Голоса с улицы

– Я… – Марша прокашлялась и ответила слабым, еле слышным голоском: – Я не ломаю комедию. Я люблю вас.

Хедли испытал шок. Щеки медленно и болезненно разгорелись. В злости и смущении он отшатнулся от нее, словно произошло что-то возмутительное. Словно она совершила какой-то бесстыдный поступок, призналась в неизъяснимом пороке. Стюарт сильно пожалел, что заставил Маршу это сказать, довел ее до этого – такого он не ожидал. Потрясенный Хедли в отвращении рывком распахнул дверцу и почти ступил на тротуар.

– Вы уходите? – спросила Марша на грани истерики. – Спокойной ночи, Стюарт Хедли. Может, еще когда-нибудь свидимся.

– Успокойтесь, – сказал он.

– Я спокойна.

– Тогда говорите потише, – Хедли закрыл дверь и снова сел. – Я так устал, что не выношу никакого крика. Я проработал в этом магазине тринадцать часов, и на сегодня шума с меня хватит.

Титаническими усилиями Марше удалось взять себя в руки.

– Я могу попросить вас остаться? – запинаясь, спросила она. – Хотя бы на пару минут?

– На пару минут – да.

Марша с расстановкой продолжила:

– Вас раздражает, что я рассказала вам о своих чувствах? Но это ничего не меняет: я не шутила и могу это повторить.

– Не повторяйте, – в бешенстве сказал Хедли и беспокойно заерзал, напрасно пытаясь устроиться поудобнее. – Это ничего не значит. Все это пустые, бесполезные слова.

– Только не для меня, – ввернула Марша.

– Тогда держите их при себе! – И он мрачно продолжил: – Это все равно что стоять и читать Клятву верности [41] . Кто принимает это всерьез? Кто в это верит? Просто кто-нибудь должен верить, и тебя заставляют читать ее, заставляют стоять, приложив руку к сердцу, каждое утро – все время, пока ты учишься в школе. Но ты же не думаешь, что когда-нибудь встретишь того, кто в это по-настоящему верит… Или как слова попсовых песенок. Ты же не думаешь, что когда-нибудь встретишь в реальной жизни того, кто так изъясняется.

41

Клятва верности американскому флагу – клятва американцев в верности своей стране, произносимая перед флагом США.

– Мои слова тоже так звучат? – поспешно сказала Марша.

– Для меня – да. Для кого-нибудь другого они звучали бы иначе. Возможно, есть куча людей, которые принимают подобную чушь всерьез. Возможно, я один не выношу этих речей, – Хедли угрюмо почесал лоб. – Не знаю. Когда я слышу это от вас, мне становится за вас стыдно… Хочется отвернуться и сделать вид, что ничего не произошло. Как если бы кто-то выпустил газы. Ведь при этом обнажается какой-то другой, звериный пласт.

Марша прыснула сухим, нервным, невеселым, прерывистым смешком.

– Вы буржуй – это напоминает вам о сексе. Вы боитесь, что это приведет к плотским отношениям.

– Не обольщайтесь, – Хедли повернулся и внимательно уставился на Маршу. Пока он рассматривал ее, Марша застенчиво и нерешительно съежилась и непроизвольно окинула взглядом свою блузку и юбку. – Нет, дело не в этом. Реальность меня не беспокоит: я не стараюсь избегать того, что существует в жизни. А вы?

Марша начала было говорить, но передумала.

– Вы уникальная, – сказал Хедли. – Вы боитесь: вот почему вы так говорите… Вот почему пускаетесь в подобные фальшивые разговоры. На самом деле вы не чувствуете любви, а чувствуете то же, что и я. Но вы не можете в этом признаться: не можете об этом сказать. Вы – такая же, как все: они говорят так, потому что боятся говорить о реальных вещах.

– Каких еще реальных вещах? Вы о чем? – На щеках Марши вспыхнул яркий румянец. – Вы не верите, что я говорила серьезно?

Хедли нетерпеливо отмахнулся от ее слов.

– Вы знаете, что на самом деле существует между нами: то же самое, что между любыми мужчиной и женщиной, сидящими так же, как мы. Это единственный вид отношений: все остальное – пустое сотрясение воздуха. Между нами… – Он повернулся к ней. – Что это? Что там на самом деле?

Марша опасливо ждала и слушала.

– Вы можете сколько угодно это облагораживать, но в действительности все это сводится к простой биологической реальности, – Хедли потянулся и схватил женщину за твидовую юбку, сжав ее в кулаке. – Мне просто хочется того, что находится внизу. Хочется добраться туда: я здесь только за этим, да и вы тоже. Ради этого мы и приходим на землю… Так что я могу задрать на вас юбку и залезть в вашу утробу.

– Ясно, – ровным голосом сказала Марша. – Именно это… вы всегда и чувствовали?

Чуть помедлив, Хедли признался:

– Нет, у меня была куча пустопорожних идей, куча радужных иллюзий, как и у всех остальных. Но я пришел к тому, чтобы смотреть на вещи более реалистично.

Марша нашла сигарету и вставила между губами, закурила и принялась машинально царапать пуговицу на рукаве. Наконец она проговорила:

– Хотите, чтобы я рассказала, почему ушла от Теда?

– Если хотите потрепаться об этом.

Марша передернулась.

– Я… не знаю, смогу ли это выдержать.

– Хотите, чтобы я вышел сейчас?

Марша задумалась.

– Нет, – живо сказала она. – Что ж, вернусь к началу: мне лучше, когда я могу говорить об этом. Я не верю вашему выражению лица: по-моему, вы меня слушаете. Я права?

– Да.

Прикладывая страшные усилия, Марша продолжила:

– Я ушла от Теда сразу же… Вернулась лишь на пару дней. Это было ужасно – хуже, чем все, что было раньше. Он ничего не сказал: просто продолжил работать, – выпустив сквозь узкие ноздри серый дым, она сказала: – Я считаю его лучшим человеком на свете. Он добрый в полном смысле слова. Не такой, как другие люди, когда они добрые: это совсем не одно и то же. Он просто не способен причинять зло… Доброта – неотъемлемая часть его физического тела. Она пронизывает его насквозь.

– Именно поэтому вы стали с ним жить?

Марша немного помолчала.

– Он пленил меня. Когда я впервые его увидела и услышала его речь… я поняла, что он уникальный человек. Он обладает властью – каким-то магнетизмом, наподобие силы притяжения. Он притягивает к себе людей. Он притянул и вас… так ведь? Он просто обращается к нам и вбирает всех внутрь себя. Я пришла, как и все остальные. Мне захотелось быть рядом с ним. Хотелось дотронуться до него и стать его частью. Все случилось так естественно… это не было запланировано. Не какой-нибудь там заговор, а что-то стихийное, – Марша тревожно и хмуро посмотрела поверх Стюарта. – Но знаете, даже когда я жила и спала с ним, я так и не приблизилась к нему. Он где-то далеко: всегда прислушивается к тому, чего я не слышу, и видит то, чего я не вижу. Его разум… – Она пожала плечами. – Вы же знаете: вы пытались достучаться до него – и не смогли. Он недоступен ни для кого из нас.

– Знаю, – сказал Хедли. – Я тоже снаружи.

– Мы прожили вместе около месяца. Вряд ли кто-нибудь знал: Гоулды уж точно не знали. Я никогда не ездила с ним слишком далеко… Жила у себя на квартире. Он переехал туда, и это стало местом его жительства. Я открыла ему двери, и он свободно вошел… так же, как вошел ко мне, когда я открылась ему сама. Он просто вошел и взял… Взял точно так же, как отдает. Словно ребенок. Доверчиво протянув руку. А затем, когда его радушно примут, он уходит. Но… – Марша усмехнулась. – Вы же видели, как он ест? Прием пищи для него ничего не значит: он просто засовывает еду между зубами и пережевывает, будто машина. То же самое с любыми физическими проявлениями… он проделывает это, доводит до завершения, и дело с концом. Но это никогда его по-настоящему не увлекает, не затрагивает и не проникает внутрь.

– Он не против секса? – поинтересовался Хедли.

– Между нами почти не было сексуальных отношений, – Марша готова была говорить об этом открыто, почти буднично. Хедли ранил ее до глубины души: видимо дальше идти было некуда, и терять больше нечего. Так она, видимо, думала. – Первый раз, – сказала Марша, – мы сделали это тогда, а затем еще пару раз – от случая к случаю. Забыла, сколько. Он приходил на квартиру, мылся, переодевался, раскладывал свою работу на столе и трудился. А затем приходил ко мне в постель, вот и все. Потом он шел спать. Я смутно все помню… – Она безрадостно покачала головой. – Наверное, он считал, что я думаю то же самое, что для меня это точно так же несущественно. Но мне хотелось, чтобы это имело больше значения.