Голова в облаках
Шрифт:
— За что отвечать? — удивился он. — За машинные действия непредвиденности? Или за плохую эксплуатацию действия? Но машину создавал в единоличном одиночестве я, эксплуатацию ее против людей проводили вы.
— Вот он, гужеед, убивец народа! — завопила Антиповна, увидев Рогова-Запыряева. — Он мово старика под машину подвел, один он! Толя, заступник наш, выручай, в больницу повезли мово Михеича…
Рогов-Запыряев дал ей мужественный отпор:
— Я не могу принять вину на себя, гражданка. Меры предосторожности и техника безопасности были учтены, рычаг обтянут
— Видим, — сказал Куржак. — Только зачем вы ее сюда приволокли?
— На ремонт. После поражения Михеича перестала срабатывать, а у вас свои мастерские, Сеня… Переставьте сюда, товарищи, вот сюда.
Служащие и милиционер подвинули машину поближе к стене, Рогов-Запыряев размотал шнур со штепселем, сунул в розетку.
Куржак, глядя на машину, радостно улыбнулся и поманил пальцем Федьку Черта и Ивана Рыжих.
— Что, ребята, потянет эта машина по весу за наши мясорубки?
— Должна, — сказал Черт. — И даже с походом. Вон она какая дарданелла.
Чайкин с радостным криком вскочил с пола, потрясая пиджаком Ручьева: за подкладкой он обнаружил проклятый кружочек, который оказался комбинатской печатью:
— За подкладкой была, карман прохудился! — ликовал он. — И как это я прежде не догадался всю подкладку прощупать. Под карманом проверил, и ладно, а она аж за спину откатилась!
Пришли обеспокоенные Илиади и его медсестра, потребовали, чтобы Ручьев пошел с ними в отдельную комнату, но он уже вскочил и мимо охранительной машины кинулся к Чайкину. Машина неожиданно сработала, ослепила толпу и с торжествующим ревом сирены стукнула Ручьева — он упал. На несколько секунд установилась испуганная тишина. В этой тишине раздался звонкий голос лектора, который вышел, вытирая платком потное лицо, из кабинета директора:
— Я кончил. Кто мне отметит путевку?
— Исправная! — обрадовался Рогов-Запыряев.
— Уби-или! Кто же мне даст письменное разрешение? — возмутилась Смолькова.
— Безобразие, понимаешь, акт не подписан…
— Батюшки, опять смертоубийство!.. Толя, родимый…
— Сделайте снимок для приобщения к делу, — приказал милиционер Мухину.
Тот раскрыл футляр камеры, прицелился и только шагнул к машине, как она опять заревела, но Куржак поднял с пола шнур и вырвал его из розетки.
— Федька, Иван, чего стоите, быстрей! На дворе грузовик — отвезем к пристани и мясорубки выручим…
Рогов-Запыряев загородил собой свое детище:
— Не дам, не позволю! Товарищи, несите ее обратно в банк.
Между банковскими служащими и рыбаками завязалась борьба, Куржак оттаскивал от машины Рогова-Запыряева, а Чайкин и Нина с помощью медсестры тормошили Ручьева, поливали его водой из графина, делали искусственное дыхание…
— Пропало мясо! — вздохнул Чернов, думая о своем.
Ручьеву дали понюхать нашатырного спирта, он очнулся и сел на полу. Чайкин протянул ему синий кружочек печати.
— Нашлась, моя маленькая, нашлась, стервоза! — Ручьев с идиотской пристальностью разглядывал печать, мял ее, нюхал, пробовал на зуб. — Ах
ты, негодница подлая!..Его враждебно обступили ожидающие. Куржак и Рогов-Запыряев продолжали борьбу за машину, но безуспешно: перевязанные банковские служащие отступили, а Федька Черт и Иван Рыжих присоединились к толпе, окружившей директора.
— Без денег оставил, р-р-руководитель! — кричал Черт.
— У меня жена в больнице, сын народился…
— Товарищи, я весь день за ним бегаю, а он не дает!
— А я целый день жду! — вторила Смольковой Серебрянская. — Мы бы» теперь еще два концерта дали, в Ивановке платный можно…
— Я начал писать фельетон, почти закончил…
— Почему «я» — «мы»! Вдвоем написали фельетон, мы сделали гвоздевой материал, и теперь его, выходит, в корзину?!
— Значит, свадьба опять откладывается?
— Какая свадьба, понимаешь! Да я вам… я вас… Акт не подписан, а им свадьба, понимаешь!
— Толя, что же ты наделал, милый!
— Лучше бы уж съел. Теперь все пойдет сначала…
— Сначала? — испугался Ручьев, сидя на полу и в отчаянии озираясь вокруг. — Зачем сначала?
— Затем, что нас тоже обманул. Стыдно, молодой человек! Симулировал недомогание, требовал справку о съедении, а не съел. Стыдно! Нормальный, гармонический человек.
— Спрятал печать, а за мясо, значит, отвечай Чернов? Испортилось ведь мясо, я нюхал…
В открытое окно донесся отдаленный гудок баржи. — Снялась! — горестно помотал головой Куржак. — Пропали мясорубки!
— Хорошего человека убило, а он жив, антихрист… и машина не берет, столько людей мучит!
Ручьев, запрокинув голову, затравленно глядел то на одного, то на другого и чуть не плакал:
— Я виноват, вы не кричите, я понимаю… Один я виноват. Я сейчас… Я все сделаю… — Он сложил кружочек пополам, сжал его зубами, проглотил и показал синий язык: — Все! Теперь все, товарищи!
Толпа взорвалась от возмущения: «Вы видели, видели, понимаешь! Это, извини-подвинься, вредительство!» — «…у меня сын народился, а он…» — «Кто же мне отметит путевку?» — «Школьники не виноваты, и я не виновата, я требовала бумагу, вы видели!» — «Загубить гвоздевой материал, такой материал!» — «Свадьбу сорвал, а еще друг…» — «Ах ты, антихрист… жулик ты февральский». — «Человек, я имею в виду нормального человека, состоит из трех частей…»
XVII
Вот такая была в Хмелевке история. Окончилась она так же, как и началась — совещанием по «закрытым» проводам радиотелефонной линии.
Утром следующего дня работники пищекомбината собрались в зале заседаний на внеочередное совещание, за председательский стол сел заметно смущенный Сергей Николаевич Межов, радист установил на трибуне динамик.
В зале шептались, высказывая разные предположения о будущих кандидатурах на пост директора. Называли экономиста-бухгалтера Чайкина, говорили о восстановлении Башмакова, но большинство сходилось на том, что пришлют «варяга». О недавнем любимце Ручьеве даже не вспомнили, будто стыдились за вчерашние события.