Головнин. Дважды плененный

Кого же послать на первое свидание с родным экипажем? Командир всегда решал без сентиментальностей, но по справедливости. Собрал матросов и объявил:

— Пусть сам Бог назначит, кому из вас ехать. Тяните жребий.

Выбор пал на матроса первой статьи Дмитрия Симанова. Матрос он и есть матрос. Перед отъездом Головнин не раз уединялся с ним и наставлял:

— Гляди, главное лейтенанту Рикорду расскажешь о всех воинских укреплениях и силе японцев, где мы были в Кунашире, Хоккайдо, Мацмае, других местах. Должен сказать, как в тех местах наилучше, ежели придется, выгодно нападать на японцев. Другие какие сам припомнишь сведения.

Не забывал командир разузнать все новости с родины, где второй год шла борьба с наполеоновским нашествием.

— Прознай, какие вести из России, что про французов, где они, какие баталии произошли.

Головнин уверился, что Симанов толковый малый, все понял и задачу свою исполнит. Но здесь командира ждало разочарование. «Однако ж я крайне ошибся. После открылось, что, не доехав до „Дианы“, Симанов все позабыл и кроме некоторых несвязных отрывков ничего не мог пересказать».

На Кунашир для переговоров с Рикордом отправился помощник губернатора Сампей.

Два года жил в разлуке с товарищами матрос Симанов. Петр Рикорд живо описал волнующую встречу: «Здесь я не могу не описать трогательной сцены, которая происходила при встрече наших матросов с появившимся между ими из японского плена товарищем. В это время часть нашей команды у речки наливала бочки водою. Наш пленный матрос все шел вместе с Такатаем-Кахи, но, когда он стал сближаться с усмотревшими его на другой стороне речки русскими, между коими, вероятно, начал распознавать своих прежних товарищей, он сделал к самой речке три больших шага, как надобно воображать, давлением сердечной пружины… Тогда все наши матросы, на противоположной стороне речки стоявшие, нарушили черту нейтралитета и бросились через речку вброд, обнимать своего товарища по-христиански. Бывший при работе на берегу офицер меня уведомил, что долго не могли узнать нашего пленного матроса; так много он в своем здоровье переменился! Подле самой уже речки все воскликнули: „Симанов!“ (так его звали), он скинув шляпу, кланялся, оставаясь безмолвным, и приветствовал своих товарищей крупными слезами, катившимися из больших его глаз».

На «Диане» Симанов переходил из одних объятий в другие, но Рикорд потащил его к себе в каюту. Скинув куртку, матрос распорол воротник и вытянул жгут тонкой бумаги.

— Вам письмецо от Василь Михалыча.

От волнения Рикорд, пробежав письмо, ничего толком не понял и начал перечитывать. Первый совет командира, быть настороже при разговоре с японцами, «съезжаться на шлюпках, да так, чтобы с берега ядрами не достали». Не торопить японцев, соблюдать учтивость и твердость, расспросить подробности у Симанова.

«Обстоятельства не позволили посланного обременять бумагами, — писал командир, — и потому мне самому писать на имя министра нельзя; но знайте, где честь государя и польза отечества требуют, там я жизнь свою в копейку не ставлю, а потому и вы в таком случае меня не должны щадить; умереть все равно, теперь или лет через 10 или 20 после… Прошу тебя, любезный друг, написать за меня к моим братьям и друзьям; может быть, мне еще определила судьба с ними видеться, а может быть, нет; скажи им, чтобы в сем последнем случае они не печалились и не жалели обо мне и что я им желаю здоровья и счастья… Товарищам нашим, гг. офицерам мое усерднейшее почтение, а команде — поклон; я очень много чувствую и благодарю всех вас за великие труды, которые вы принимаете для нашего освобождения. Прощай, любезный друг, Петр Иванович, и вы все, любезные друзья; может быть, это последнее мое письмо к вам, будьте здоровы, покойны и счастливы, преданный вам Василий Головнин».

Кончив читать, Рикорд обратился, улыбаясь, к Симанову:

— Ну, поведай, братец, что тебе командир передать велел.

Симанов растерянно посмотрел на Рикорда:

— Тут в бумаге, стало быть, прописано все кумандиром.

Рикорд закашлялся от неожиданности, но матрос так ничего и не добавил, не выдержал и взмолился, заливаясь слезами:

— Ей-ей не помню, ваше благородие. Шестеро в тюрьме наших-то. Не возвращусь вовремя, как бы япони не причинили им беды какой…

Пока Рикорд занимался с Симановым, с берега возвратился Такатай-Кахи. С командиром шлюпа он общался по-родственному, без обиняков.

— Первый чиновник губернатора, Такахаси-Сампей, — передал он Рикорду, — весьма доволен вашими письмами и моим ему сообщением. Но он просит представить ему от русских властей официальное осуждение поступков Хвостова.

«Э, черт дери, опять поминают усопших», — поморщился Рикорд. Он не знал, что в этой настырности японцев подзадорили их старые друзья-голландцы. В свое время, переводя для японцев письма Хвостова, оставленные на Сахалине, голландцы от себя «добавили, будто русские грозят покорить Японию и пришлют священника для наставления японцев в христианскую религию. А Хвостова объявили наместником русского императора».

Кинув взгляд на календарь, Рикорд прикинул: «Месяц ходу до Охотска, возьму у Миницкого письмо, месяц обратно. В самый раз успею к зиме в Петропавловск».

Вручая Такатаю конверт с ответом японскому губернатору, Рикорд пояснил:

— Вашего Сампея я благодарю и извещаю, что нынче же снимаюсь с якорей и следую в Охотск за бумагами от властей. Вернусь сразу в Хакодате, как просит Сампей, но прошу лоцмана, я там не бывал ни разу.

Такатай-Кахи умиленно заглядывал в глаза собеседника. Так он привык за год к своему русскому другу. Рикорд протянул Такатаю еще два конверта:

— Сие письма для моего командира и друга Головнина, а это записка для Мура, он там, по слухам, бедокурит.

По-братски обнявшись, расстались друзья…

«Диана», осененная парусами, устремилась на север, Такатай-Кахи двинулся берегом в Мацмай.

Как хотел увидеться с ним Головнин, но японцы по закону для начала посадили его под караул. А встреча узников с возвратившимся Симановым походила на свидание с вестником «из царства живых». Но, увы, бедолага матрос только и лепетал, что все на «Диане» живы, и здоровы, ему поднесли чарку, он обнимался с каждым товарищем. Головнин же теребил его о других новостях: «Что в России? Где Наполеон?» Недавно голландцы огорошили известием, будто французы взяли Москву… Но «Симанов был один из тех людей, которых политические и военные происшествия во всю их жизнь не дерзали беспокоить…»

После ухода «Дианы» переводчики по секрету сообщили Головнину, что дела пленников налаживаются. Через пять дней их пригласил в замок губернатор. Обычно это случалось крайне редко, при важных событиях.

В торжественной обстановке, вынув из-за пазухи бумагу, губернатор зачитал ее и отдал переводчикам.

— Ваш корабль должен привезти хороший ответ в Хоккайдо. Если таковое письмо губернатор найдет удовлетворительным, то правительство уполномочивает его отпустить вас, не дожидаясь на сие особенного разрешения.

Когда переводчики с поклоном вернули бумагу губернатору, тот, обращаясь к Головнину, растянул рот в улыбке:

— Отныне вы не наши пленники, а гости. Скоро вас отправят в Хакодате, где вы соединитесь со своими соотечественниками…

Действительно, в этот же день моряков перевели из места заключения в «хорошо прибранный дом». «Стол сделали несравненно лучше и кушания подавали на прекрасной лакированной посуде хорошо одетые мальчики и всегда с великим почтением».

Не прошло и недели, как русских моряков перевели в Хакодате. На этот раз, заметил Головнин, «всякий из нас мог итти или ехать верхом по своей воле и теперь мы имели гораздо более свободы и содержали нас несравненно лучше».