Головнин. Дважды плененный

— Налетела, словно коршун, бесстыдница, я и опомниться не успел… — вытирал вспотевший лоб оторопевший приятель.

На другой день любознательный Матюшкин отпросился у командира на берег. Федор договорился с начальником королевской гвардии подполковником Прато, что тот будет сопровождать его на прогулке. Прато когда-то служил в русских войсках и сносно разговаривал по-русски.

Не успел Матюшкин высадиться на пляж, как его поразил вид купающихся в море. Кавалеры в купальниках держали за руки своих дам, которые, не раздеваясь, в платьях, полоскались в прибрежных волнах.

Прато, улыбаясь, пояснил Матюшкину:

— В Кальяо каждый день приезжают из Лимы купаться в море состоятельные люди. Дамы; на пляже не обнажают перед кавалерами свои дородные тела. Но вы поглядите на них в городе, там они наверстывают упущенное. И в самом деле, на улицах испанки вели себя довольно фривольно, не стесняясь показывать свои прелести мужчинам.

Тот же Прато объяснил все довольно просто.

— В Кальяо немало куртизанок, даже замужних дам, они не гнушаются развратом ради корысти, а их мужья этого не замечают…

Неподалеку от пляжа, в просторном здании, находилась Морская школа. В классной комнате преподаватель, узнав, что Матюшкин русский офицер, начал что-то горячо объяснять юным перуанцам.

— Он рассказывает, — переводил Прато, — царь Петр убежал из Москвы от врагов на остров Котлин, где теперь строят корабли.

Матюшкина покоробило.

— Будто об азиатах излагают российскую историю, — удивится Федор. — Позвольте я расскажу коротко этим юношам правду о России.

Не торопясь, Федор, обстоятельно, с расстановками, пока переводил Прато, изложил историю российского флота.

К удивлению Матюшкина, когда он кончил, молодые люди начали притопывать правой ногой. Прато расплылся в улыбке.

— Сие они аплодируют оратору…

На окраинах небольшого города Кальяо повсюду виднелись разрушенные, заросшие кустарником и деревьями стены и фундаменты, остатки развалившихся замков, домов. Федор вопросительно посмотрел на попутчика.

— Полвека тому назад на Кальяо обрушилось страшное землетрясение, почти весь город лежал в развалинах.

Матюшкин заинтересовался, разыскал очевидца, седого старика, угостил его вином.

— Давно это было, — начал рассказ, видимо, набожный старик, — в Кальяо золото и серебро текли ручьями, испанцы погрязли в безверии, пьянстве и разврате. Целыми ночами, раздевшись донага, предавались неистовым пляскам без всякой меры, подобно Содому и Гоморре. В одну из таких ночей Господь покарал безумцев. В один миг земля разверзлась, город провалился под землю. На его место хлынул океан и выбросил на берег множество кораблей.

Вечером в кают-компании моряки делились впечатлениями об увиденном и услышанном в Перу.

Немногословный командир прислушивался, запоминал сказанное, сравнивал со своими впечатлениями. Все это излагал в записках. Об истории Лимы и Перуанского королевства, ее правителях и духовных наставниках, монастырях и военной силе, выгодах торговли россиян с Перу, образе жизни и обитателях. Не обошел вниманием и прекрасную половину. «О женщинах здешних, даже из лучшего состояния, я немного слышал хорошего насчет их нравственности: все испанцы и поселившиеся здесь иностранцы, с которыми мне случалось о них говорить, смеялись и называли их слабыми и снисходительными. Я приписывал сие жаркому климату и праздной жизни, от которой удивительно как они тучнеют, но мне сказали, что склонностями их более управляет корыстолюбие, нежели другие какие-либо побуждения…»

Вице-король устроил прощальный обед, но сам прихворнул, угощала моряков на славу его жена и вручила от имени своего супруга командиру «трость, сделанную из черепаховой кости, с золотыми набалдашником и наконечником и просила принять ее в память пребывания и знакомства с ними».

Второй месяц «Камчатке» сопутствовали пассаты. Казалось бы, радуйся попутному ровному ветру, отдыхай, поправляй здоровье. Ан нет, истинный моряк жаждет схватки со стихией. Об этом за столом в кают-компании не раз заводил беседу с офицерами и гардемаринами командир шлюпа.

— Нет плавания успешнее и покойнее, как с пассатными ветрами, — начинал он обычно такой разговор за вечерним чаепитием, — но затем нет ничего и скучнее. Единообразие ненавистно человеку; ему нужны перемены: природа его того требует. Всегдашний умеренный ветер, ясная погода и спокойствие моря хотя делают плавание безопасным и приятным, но беспрестанное повторение того же в продолжение многих недель наскучит. — Усмехаясь, Головнин поглядывал на разомлевшие от скуки лица молодежи. — Один хороший ясный день после нескольких пасмурных и тихий ветер после бури доставляют мне всегда во сто крат более удовольствия, нежели несколько дней беспрерывно продолжающейся хорошей погоды…

Будто отзываясь на Просьбы мореходов, океан однажды, в начале апреля, внезапно взыграл. Внезапный шквал, а затем и шторм начали трепать шлюп. Огромный вал, ударив в корму, разметал в щепки шлюпку и швырнул ее в воду. На беду, на корме перекуривал барабанщик Иван Анисимов. Его подхватила волна и уволокла за борт…

Стоявший на вахте Федор Матюшкин первым услышал истошный крик.

Тут же шлюп подобрал паруса, лег в дрейф, за борт полетели концы. Федор с тревогой слышал, как благим матом продолжает кричать захлебывающийся матрос, голова которого то и дело скрывалась в волнах. Наконец он схватился за потравленный пеньковый конец.

— И чего орет пентюх как оглашенный, — хмурясь, проговорил за спиной вахтенного начальника Головнин.

Матюшкин удивился. Впервые он не был согласен с командиром. Ему было жаль кричавшего со страха матроса. «Как-никак любой человек в такой пучине в ужасе завопит». Он торопил прибывших матросов.

Десяток их, ухватившись за канат, быстро подтянули Анисимова под корму и, подхватив под микитки, вытащили на палубу.

Головнин, все так же нахмурившись, поманил ошалевшего Анисимова, у которого не попадал зуб на зуб.

— Ты что же, разгильдяй, вопишь? Или думаешь, мы не слышали и не ведали о тебе? Худо подумал о вахтенном? Забоялся — проглядит? Отвечай!

Мокрый с головы до ног Анисимов вытянулся перед командиром во фронт, губы его тряслись: «Рази не понятно? Человек-то в омуте адском, жизни лишается».

— Ладно, ступай выпей водки, согрейся и отправляйся в канатный ящик на сутки под арест, — морщины на лице командира разгладились. — И запомни: очень ты меня и товарищей своих, — он кивнул на матросов, — edедоверием своим обидел. Спроси их, разве я покидал их когда-нибудь в беде?