Головокружение

— Кстати, — сказал канадец, — я ничего не говорил своим домашним — это Мэй, Джинни и мой парень Тео — о тебе. То есть, ничего, кроме официальной истории. Решил, что будет лучше оставить все это между нами. Так будет проще.

— Вероятно, вы правы. — Хэссон минуту подумал об этой новой информации. — А ваша жена не слишком удивилась, когда у вас ниоткуда возник совершенно новый кузен?

— Мэй мне не жена. По крайней мере, пока нет. Сибил ушла от меня примерно год назад, а Мэй со своей матерью приехала в прошлом месяце, так что все в порядке. И вообще, для них у меня могут быть кузены по всему белому свету.

— Понятно.

Хэссон почувствовал прилив беспокойства: ведь ему придется встретиться и жить с еще тремя незнакомыми людьми. И он снова осознал, что пополнил ряды ходячих калек. Теперь машина мчалась по прямому шоссе, прорезавшему бесконечные просторы ослепительно сверкающего под солнечными лучами снега. Неловко сунув пальцы в нагрудный карман, Хэссон достал затемненные очки и надел их, радуясь преграде, которую они создали между ним и напором вселенной, с которым ему не по силам было справляться. Он поудобнее устроился на сиденьи с ненужной бутылкой виски в руках и попытался как-то свыкнуться с новым Робертом Хэссоном.

Обманчиво заурядный термин «нервное расстройство» объединял в себе множество проявлений физической опустошенности. Сознание же того, что он страдает классическим и излечимым заболеванием, ничуть не уменьшало силы их воздействия на психику. Сколько бы Хэссон ни говорил себе, что в сравнительно недалеком будущем он вернется в нормальное состояние, его подавленность и страхи оставались неумолимыми врагами, скорыми на нападение, цепкими, с трудом разжимающими жестокую хватку. Оказалось, что он эмоционально регрессировал и вновь переживает бури подросткового возраста.

Его отец Десмонд Хэссон был владельцем магазинчика в западной деревушке. Обстоятельства заставили его работать в городе, но он так и не адаптировался к своему новому окружению. Наивный, неловкий, болезненно стеснительный, отец жил жизнью безнадежного изгнанника всего в двухстах километрах от места своего рождения. Он был связан устаревшими взглядами на жизнь и вечно шептал на людях, дабы его непривычный говор не вызвал любопытных взглядов. Его женитьба на решительной городской девушке привела чуждый и непонятный мир фабрик и контор в его собственный дом, и он сделался замкнутым и необщительным. Для отца стало горьким разочарованием, что его сын легко и естественно воспринимал городскую среду, и долгие годы он пытался изо всех сил выправить то, что считал серьезным недостатком. Были долгие скучные прогулки по сельской местности (Десмонд Хэссон удивительно мало знал о мире природы, которую так любил), бессмысленные часы рыбалки в загрязненных речушках, скука насильственной работы в огороде. Юный Роб Хэссон все это любил, но попытки отца перекроить его натуру оставили реальные психологические следы.

Роб был общительным парнишкой и любил высказать свое мнение, и именно на этой почве происходили самые серьезные конфликты. Раз за разом его заставляли замолчать, унижали, опустошали упреками (всегда высказывавшимися обиженным полушепотом) в том, что в результате выбранного им образа действий люди будут на него СМОТРЕТЬ. Он вырос с насажденной в его подсознании уверенностью, что самым скандальным поступком было бы привлечь к себе снимание окружающих.

Были и другие поводы для самокритики, особенно связанные с сексом, но главной и самой неотвязной бедой, столь мощно осложнившей его жизнь, была необходимость казаться незаметным человеком. В колледже и потом, во время недолгой службы в армии, каждый раз, когда Хэссону надо было встать и обратиться к любому собранию, его преследовал и лишал уверенности образ полных паники голубых глаз и родительский шепот: «Все будут на тебя СМОТРЕТЬ!»

В конце концов Хэссон преодолел выработанный в нем условный рефлекс и

— поскольку отец его давно уже умер — считал, что навсегда избавился от него. Но удар нервного заболевания, похоже, расколол его взрослый характер, как стеклянную статуэтку. Казалось, отец вновь начинает одерживать теперь уже посмертную победу, возрождаясь в собственном сыне. Теперь Хэссону было чрезвычайно трудно поддерживать любой разговор, а мысль о необходимости войти в дом незнакомых людей наполнила его сердце ледяным страхом. Он мрачно смотрел на разворачивающиеся вокруг чужие снежные пейзажи и отчаянно мечтал снова оказаться в своей двухкомнатной квартирке в Уорвике, за запертыми дверями, в нетребовательном утешающем обществе телевизора.

Эл Уэрри, словно ощутив его настроение, молчал всю дорогу, не считая отрывочных комментариев о местной географии. Время от времени радиотелефон издавал щелкающие и ворчащие звуки, но никаких сообщений по нему не поступало. Хэссон воспользовался возможностью подзарядить севшие духовные аккумуляторы и к тому моменту, когда над горизонтом показалась путаница бледно светящихся воздушных скульптур, сообщившая о приближении Триплтри, чувствовал себя более-менее успокоившимся. Он разглядывал внушительные изгибы системы управления движением, когда его взгляд остановился на силуэте странного строения на окраине города, которое резко выделялось на фоне светящихся пастельных тонов.

— Что это за штука? — спросил Хэссон. — Сомневаюсь, что водонапорная башня… Или все-таки она?

— Твои глаза в полном порядке, Роб. — Уэрри несколько секунд смотрел прямо перед собой, словно убеждаясь, что тоже видит странный объект. — Это наша местная достопримечательности: Каприз Морлачера, известный еще как отель «Чинук».

— Для отеля у него довольно странная архитектура.

— Да, но не настолько, как можно было бы подумать. Ты знаешь, что такое «чинук»?

— Теплый ветер, который бывает у вас зимой.

— Совершенно верно, если не считать того, что он бывает у нас не всегда. В наших местах «чинук» имеет привычку проходить на высоте ста-двухсот метров. Иногда даже всего пятидесяти. На уровне земли может быть минус десять, так что мы ходим и мерзнем, а там, наверху, птицы загорают при плюс десяти или пятнадцати. Вот что имел в виду старый Гарри Морлачер, когда строил этот отель. Жилая часть находится как раз там, где идет поток теплого воздуха. Он был задуман, как дорогой курорт для нефтяников со всей Атабаски.

— Что-то не заладилось?

— Все не заладилось. — Уэрри негромко фыркнул, выражая удовольствие, благоговение или презрение. — Ни одно строительное предприятие в наших местах никогда еще не пробовало строить гигантское эскимо на палочке, поэтому затраты все росли и росли, пока Морлачер не истратил практически все до последнего цента. Потом они разработали новый способ разработки нефтесодержащих песков и за пару лет выгребли все, что оставалось в доступных местах. Потом появились монотопливные двигатели, и никому больше не нужна стала нефть, так что отель «Чинук» так и не принял не одного платного посетителя. — Ни единого! Вот вам дурак и его деньги!

Хэссон, не имевший особого опыта операций с деньгами, прищелкнул языком.

— Ошибиться может кто угодно.

— Но не так. Чтобы так ошибиться, нужен особый талант& Уэрри ухмыльнулся и поправил фуражку: презрительный, бывалый, здоровый и уравновешенный, воплощение растущего по службе полицейского, человека, совершенно уверенного в своих способностях. Хэссон почувствовал новый укол зависти.

— Ну, по крайней мере, это хороший предмет для разговоров, — сказал он.

Уэрри кивнул.