Голубь и Мальчик

Назавтра Ицик сообщил мне, что хозяйка больше не будет пользоваться моими услугами как водителя, но зарплата мне будет выплачиваться по-прежнему. Прошло еще несколько дней, и я был вызван в офис, подписал несколько бумаг и из экскурсовода, находящегося на полпути к безработице, превратился в «начальника транспортного отдела» израильского отделения компании — отдела, созданного за одну ночь, чтобы я мог его возглавить. Мы с «Бегемотом», раньше перемещавшиеся по следам перелетных птиц, начали теперь перевозить лекторов, и певцов, и артистов, а поскольку мы оба готовы унизиться переходом с асфальта на грунт — также ведущих инженеров электрической компании, иностранные телевизионные группы и важных гостей канцелярии главы правительства и министерства иностранных дел. Именно так я встретил того пальмахника из Америки и его товарищей, которые ездили со мной на Мицпе Гар-Эль, и на кладбище в Кирият-Анавим, и в монастырь, из которого вылетел последний голубь Малыша.

И вот так, в ходе всех этих поездок и разъездов, я начал мало-помалу размышлять о возможности вообще не возвращаться, а найти себе другой дом, собственное место в мире. Недовольство жизнью в доме Лиоры точило меня уже давно, но сейчас мне представилась возможность смотреть и искать. И не раз, привозя лектора, или певца, или бродячего организатора коллективных пений в какие-нибудь небольшие поселки, я пользовался удобным случаем и, пока мой пассажир выступал в местном клубе или районном доме культуры и спорта, ходил по улицам, высматривал объявления «на продажу» и искал пустые дома, которые желают заполниться новым человеком, обновиться самим и его обновить.

Если я видел такое объявление на доме и кого-нибудь внутри, я стучал в дверь. Если дом был брошен, я подходил и заглядывал в окна. Порой я вызывал опасливые подозрения соседей: кто я такой и что, собственно, здесь делаю?

— Я привез артиста, который сегодня вечером будет выступать в вашем клубе.

— И что ты тут ищешь?

— Дом.

И мое настроение сразу поднималось. Как мало на свете людей, которые могут так легко объяснить, кто они и чего они ищут.

Глава шестая

1

Пошел я искать себе дом. Чтоб укутал меня со всех сторон, чтобы было у меня порой убежище. Бродил по маленьким деревенским улицам, пестрым от чередованья света и тени да переклички горлиц. Заглядывал, стучал, заходил в магазины и лавки, расспрашивал покупателей, изучал доски объявлений, истыканные кнопками и усеянные пожелтевшими записками. Навещал правления, с их одинаковой повсюду серостью столов и людей и одинаковыми аэроснимками на стенах: лоскутное одеяло плантаций и полей, прямоугольники хозяйственных построек, дворы с черно-белыми точками — коровы, застывшие в янтаре линзы.

Как орел кружил, высматривая мертвых, и надорвавшихся, и тех, что уже на смертном одре. Встречал разорившихся крестьян. Сводил вместе расставшиеся пары. Осматривал дворы, утопавшие в пыли и колючках. Пил чай со стариками, которые отказывались продавать, и представал перед сыновьями, которые ждали отцовской смерти. Голуби шумели на заброшенном сеновале, ветры — в проломленной крыше. Видел несбывшиеся мечты, обманутые любови, крошащийся бетон и серые сетки паутины на стенах.

Кочевник. Кочую по всей стране, руки на большом послушном руле «Бегемота», ищу, выискиваю и в конце концов, представь себе, нахожу. Вот он, дом, который ты предназначила для меня: маленький и жалкий на вид, но два старых кипариса высятся в проеме его окна — точно, как ты любила и наказала, и два могучих рожковых дерева раскинули кроны в углу двора, и трава пробивается в трещинах тротуара, как ты хотела и велела.

Здравствуй, дом. Со стен твоих сыплется штукатурка, твоя дверь заколочена гвоздями, твои окна забиты досками, но комнаты за ними пустынны, и их эхо зовет меня войти. Большая ящерица пробежала по жестяной канаве водостока, и ее когти отозвались дрожью на моей коже. Старые, обвисающие соломой воробьиные гнезда глядели из щелей под крышей. Я обошел вокруг, продираясь сквозь заросли разгневанного чертополоха ростом с меня самого. Засыхающий инжир, лысеющая трава, умирающий лимон. Неожиданный шорох вспугнул мои ступни — большая медянка выскользнула из-под моих ног и исчезла.

Позади дома подстерегал меня безлюдный простор. Широкий и спокойный, он прикидывался равнодушным, но там и сям приукрашал себя зеленью и, в отличие от других пейзажей в этой стране, не был изуродован шоссейными дорогами, столбами высоковольтных линий или пятнами других поселков. Только холмы за холмами, точно овечьи спины, — всё удаляются и удаляются и, удаляясь, бледнеют, постепенно сливаясь с горизонтом, да склоны всё больше желтеют с расстоянием, и на них фисташковые деревья, маленькие, упрямые, кривые. Тут — одинокое рожковое дерево, там, за воротами из проволоки и прутьев, — пастбища для скота, а в маленьких вади — низкие, гладко обработанные террасы и пешеходные тропы. Пейзаж простой, но лукавый и влекущий, такой, что можно выйти из дома и прямо шагнуть в его рамку.

Дом построен на склоне, и его западная сторона поддерживается столбами. В пустоте, что под ней, собралась всякая рухлядь: старый унитаз, доски, трубы и железные уголки. Между двумя столбами кто-то выгородил угол, заслонив его сеткой птичника, а за нею валяется жестяная кормушка, два поломанных ящика для кладки яиц и четыре маленьких странных холмика из перьев. Я пошевелил их носком ботинка и ужаснулся — то были высохшие трупики четырех куриц. Тот, кто жил здесь до меня, оставил их тут взаперти, умирать от голода и жажды.

Я развернул машину. Если не будет дорожных пробок, я еще успею к ужину в Тель-Авив. В небе носились вороны, высматривая хищную птицу, чтобы подразнить ее перед сном, а высоко поверху шли облака, нежные, перистые, в розовой кайме заката, который гнал их паруса на восток.

Я остановился. За спиной я ощущал дом, который себе нашел. На одно-единственное мгновенье весь мир был моим. На одно мгновенье — а в следующее моя нога уже вдавила педаль, и руки свернули руль до упора. «Бегемот» был ошарашен — обычно он возвращался домой, как корова к кормушке, а сейчас, выброшенный сильным и мягким толчком на обочину, прочертил за собой широкий полукруг щебня и грязи. Я развернул его и поехал обратно — прямо через поля, назад, к дому, который я себе нашел.

«Бегемот» медленно взобрался по крутому склону. Я вытащил из багажника спальный мешок и матрац. Воткнул лом, оторвал несколько досок, влез внутрь и уселся на подоконнике.

— Когда найдешь новое место, — наказала мне мать, — осмотри его утром и вечером, в разные часы и в разные дни.

Надо проверить весь его веер звуков и запахов, объяснила ты мне. Почувствовать, как накаляется крыша и как дышат холодом стены, выяснить, когда заходит солнце и когда просыпаются цветы, составить график ветреных и солнечных часов в окнах.

— Здравствуй, дом… — сказал я отчетливо и громко в ожидавшую за порогом темноту. И замолчал, прислушиваясь. Дом вздохнул и ответил. Я перешагнул порог и пошел сквозь его темную пустоту, ничего не видя, но ни на что не наталкиваясь. Улыбаясь про себя. В доме Лиоры каждый подъем среди ночи — словно отчаливание в авантюру. Сначала плывешь в прибрежных водах, держась рукой за стенку, и лишь потом, с неожиданной лихостью первопроходцев, отваживаешься дерзнуть. Широко расставив руки, нащупывая, и наталкиваясь, и отступая — отмели мебели, рифы, выросшие за одну ночь, — сколько раз я ушибал лоб и пальцы ног о дверной косяк, исподтишка поменявший свое место.