Голубая акула

Владимир Львович Глухобоев, запыленный востроносый старичок, встретил меня радушно. Однако при упоминании Миллера вмиг поскучнел. Я еще имел неосторожность отрекомендоваться приятелем Ивана Павловича, и теперь блиновский ихтиолог поглядывал на меня неприязненно. Из этого я заключил, что он знает Миллера не понаслышке.

Притворяясь, будто не замечаю его враждебности, я распространился об экспедициях Ивана Павловича, выразил сожаление, что ни в одной подобной мне не привелось участвовать, полюбопытствовал, не пришлось ли самому Владимиру Львовичу попутешествовать. Глухобоев отвечал односложно, все более мрачнея. Я ему не нравился. Он не мог взять в толк, чего мне надо.

Со своей стороны я и сам понимал, что взялся за дело не с того конца. Не подготовился толком: почему-то мне представлялось, что получить у Глухобоева нужные мне сведения пара пустяков — разумеется, при условии, что он сам ими располагает. Теперь же, сознавая, что моя комиссия проваливается, я решился сыграть ва-банк, благо ничего не терял. Окажись Глухобоев сообщником Миллера, последний не узнает от него ничего нового. Ему и так известно, что я его разыскиваю. Ведь только предположив, что я готов отказаться от этой охоты, он сам потрудился взбодрить меня, следовательно…

— У Миллера нет приятелей! — внезапно выкрикнул Глухобоев резким фальцетом.

— Простите, не понял, — учтиво откликнулся я. Эта вспышка была мне на руку. Я мог надеяться, что неуравновешенность, какой я поначалу в Глухобоеве не замечал, заставит его выболтать что-либо интересное.

Нервически перебирая янтарные четки сухими тонкими руками с неправдоподобно длинными пергаментными перстами, Владимир Львович принялся сверлить меня взором инквизитора. Вежливый и терпеливый, как благородный китаец, я выдерживал его взгляд, почтительно ожидая ответа.

— Вы лжец! — Глухобоева взорвало. — Вы ему не приятель! У вас совершенно нормальный вид, юноша, но вы беспардонный обманщик!

— Почему вы так в этом уверены? Иван Павлович умный человек, известный естествоиспытатель…

— Что я думаю об Иване Павловиче, не вашего ума дело, — проворчал Глухобоев, успокаиваясь так же неожиданно, как взбеленился. — Вам вольно считать меня вздорным старым грибом. Но я имею право требовать, чтобы вы перестали морочить мне голову и объяснили, кто вы такой и зачем пожаловали.

Это было прелестно: последние пятнадцать минут я ничего иного не желал, кроме как сказать ему это, а он не давал мне буквально рта раскрыть. Наскакивал, кричал… Но дуться на него не было ни времени, ни смысла.

— Я здешний чиновник, товарищ прокурора, служу при губернском правлении. Не скрою от вас, что меня привело сюда дело достаточно щекотливое. Иван Павлович Миллер подозревается в причастности к одному… гм…

— Ага! — удовлетворенно каркнул Глухобоев. — Попался-таки!

У меня глаза полезли на лоб.

— Владимир Львович, вы не так меня поняли. Речь идет пока лишь о недоказанном предположении, отсюда сугубая деликатность моей миссии…

— Попался, — не слушая меня, повторил Глухобоев злорадно. — Так и знал, что дело нечисто. Всегда знал…

— Вы давно с ним знакомы?

— Лет пятнадцать, — охотно отвечал старый чудак. — Как впервые его увидал, сразу понял: темная фигура, ох, темная! Всего жди… Но знаток, ничего не скажешь!

Нервный беспредметный разговор так меня утомил, что я решил идти напролом:

— Мне необходим адрес Миллера. Вы не могли бы помочь мне советом, где и как его искать?

Глухобоев воззрился на меня иронически:

— Только-то? Нет, молодой человек, такого совета я вам дать не могу. Где ж мне знать-с?

Я встал:

— Извините, что злоупотребил вашим временем.

— Охотно извиняю, юноша. Только что ж вы такой торопыга? А еще хотите серьезное дело делать, такого человека, как господин Миллер, поймать собираетесь. Берите пример с меня. Видите ли, кто мыслит, обязан всегда владеть собой. Тот же, кто суетится, подобно вам, всегда остается в проигрыше, заметьте, даже тогда, когда удача сама плывет к нему в руки. Не взыщите за маленькую нотацию: я стар… Вы хотите откланяться? Извольте. Но сначала ответьте всего на один вопросец. Что я вам только что сказал?

— Что у вас нет адреса Миллера.

— Нет-с, ничего подобного я не говорил! Вы осведомились, не знаю ли я, как сей адрес следует искать. Этого я действительно не знаю, уж не взыщите. Но сам-то адрес у меня есть… Видите? — Он помахал перед моим носом грязноватой бумажкой, проворно выхваченной из громоздящейся на письменном столе груды ей подобных. — А вы чуть было не ушли!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ 

Болотный огонек

— Мое почтенье, господин Алтуфьев! — Златовласый граф с улыбкой стоял на пороге моей каморки. — Решил зайти попрощаться. Правила учтивости, осколок разбитого вдребезги…

— Вы уезжаете?

— Пора и честь знать.

Что ж. Хорошо делает. Муська обрадуется. Да и Ольга Адольфовна, верно, вздохнет с облегчением. Утомительный все-таки господин. И чего он притащился? О чем прикажете с ним толковать?

— Вы испачкались, — предупредил я, заметив на потертой шинели Муравьева грязное пятно.

— Ах да! — отвечал он небрежно. — Сегодня я был в Харькове, улаживал некоторые дела. Пришлось взять трамвай. — Забавно, он говорит о трамвае, как об извозчике. — Сходя с трамвая, я оступился и упал на мостовую.

Я счел необходимым выразить сочувствие:

— Наверное, ушиблись?

— О, не беспокойтесь, нисколько! Но вокруг было много прохожих. К счастью, я вовремя сообразил, что, если после этого злосчастного падения я просто встану и пойду, я буду смешон. Поэтому я достал из кармана газету, развернул ее и, лежа на мостовой, погрузился в чтение.

Я расхохотался. Приподняв брови с видом высокомерного недоумения, граф осведомился:

— Что с вами, господин Алтуфьев?

— Пардон. Это нервное. После контузии, знаете ли…

Он не внушал мне враждебности, но положительно ставил в тупик. Я совершенно не понимал, не чувствовал его. Улыбки, жесты, позы господина Муравьева говорили мне так же мало, как если бы он был представителем неведомой расы, чьи обычаи и чувства отличны от наших, а значение мимики столь же темно, как слова неведомого языка.