Голубая кровь

Краснокожие двурукие, головы которых покрыты извивающимися волосами? тщетно пытаются поразить великую богиню из причудливых орудий, стреляющих горящими снарядами. Их неприступная крепость, выращенная на розовых скалах, исступленно кричит, предчувствуя скорую гибель…/

— Я не щажу никого, ведь и меня не пощадили когда-то, — горестно говорит богиня. — И тебя тоже не пощадят, детеныш. Ни в одном из миров, что играя создал Творец Югран, нет жалости и сострадания. И не пытайся их искать.

— У тебя свой путь, великолепная. У меня — свой.

— Ты горд, детеныш Шисансанома. Однако помни: ты велик, но не всемогущ. Ни один из нас не может быть уверен в том, что бессмертие и сила защитят его. И потому говорю тебе: я, Садраксиюшти, один раз уже согласилась сохранить людям и богам Рамора жизнь, и сожалею об этом. Но на сей раз я не стану ждать. Я вмешаюсь тогда, когда сочту нужным. Ибо я не желаю наблюдать смерть того, кого бесконечно любила бы, если бы все еще умела любить…

ГЛАВА 9

1

— Ты великий полководец, друг мой, — восхищенно сказал Каббад.

Они с Аддоном бродили по полю недавнего сражения, состоявшегося в одном конном переходе от Шэнна.

Полки Шэнна уже ожидали их, и таленару пришлось перестраивать свои отряды на ходу. Он знал, что армия нынешнего противника славна своими колесницами и бросает их в бой против пехоты и конницы, а сверкающие лезвия длинных ножей, укрепленные на колесах, сокрушают все живое, что попадает в их бешеное кружение.

Увидев, что шэннские колесничие вот-вот сорвутся с места, бывший таленар Тислен с перекошенным от ужаса лицом прискакал к Аддону, умоляя побыстрее выставить заслон дилорнов, как делали все военачальники без исключения. Однако Кайнен — невозможно спокойный и хладнокровный — приказал вытащить вперед бираторы и отдал воинам распоряжение покинуть орудия, как только колесницы подкатятся слишком близко.

Во второй ряд он поставил тезасиу, которым было ведено поджечь стрелы и пускать их не столько в противника, сколько в землю. Трава после недавнего зноя была все еще суха, и Аддон рассчитывал, что огонь быстро распространится по равнине.

Не встретив сопротивления конницы или пехоты, разогнавшиеся колесничие уже не могли сдержать мчащихся лошадей, когда в их лавину ударил смертоносный каменный дождь. А как только инженеры бираторов оказались в зоне досягаемости стрел, которые пускали лучники, стоявшие на колесницах, они — как и было приказано — покинули свои места, бросив бираторы посреди равнины. И вот тут оказалось, что объехать неожиданное препятствие не удастся, потому что колесничим нужно либо крушить своих же (для маневра пространства не было), либо врезаться на всем скаку в камнеметы, которые были расставлены так, что между ними не могла протиснуться пара коней.

В создавшейся давке и неразберихе, когда возницы пытались сдержать лошадей, развернуть их, выстроить новую линию атаки, в шуме и криках раненых и умирающих, испуганных и растерявшихся людей, командиры не могли отдать новые приказания. Даже отступить было сложно. А тут как раз тезасиу стали осыпать врага горящими стрелами.

Многие колесничие и лучники были убиты, оставшиеся без возниц лошади в панике метались по полю, попадали под ножи, ржали, вставали на дыбы, крушили колесницы…

Вспыхнула трава, и взбешенные животные помчались обратно, к замершему на месте войску Шэнна, которое не ожидало такой скорой и ужасной развязки.

Пехотинцы рассыпались по равнине, но многим из них не удалось избежать столкновения с неуправляемыми колесницами, и они были затоптаны копытами, рассечены лезвиями, раздавлены, искалечены, смяты.

И когда жалкие остатки шэннского войска попытались снова собраться вместе, на них двинулись грозные, закованные в железо и бронзу милделины и раллодены.

Они стучали о щиты мечами и топорами, и этот мерный стук сбивал дыхание, заставляя сердца шэннанцев наполниться ужасом и отчаянием.

Впереди газарратов бежал огонь, а они следовали за ним второй стеной. И если от огня можно было скрыться, то спастись от топорников и мечников Аддона Кайнена было невозможно.

Таленар старался не смотреть на поле боя: последние несколько лун он только и видел, что искаженные мукой лица умирающих и — что еще хуже — искалеченных, израненных, обожженных, насаженных на копья, с перебитыми хребтами, ослепленных, истекающих кровью… Ему казалось, их взгляды всегда будут преследовать его. Эти несчастные слились в одного поверженного воина, и ему было страшно закрывать глаза: он боялся, что этот воин станет приходить в его сны.

Помня о том, как бесславно пал Ирруан и сколько защитников крепости было убито во время осады, Шэнн в тот же день открыл ворота перед таленаром Аддоном и безоговорочно признал своей царицей великую Аммаласуну из рода Айехорнов. Поставив наместником Уны командира Тислена, Кайнен объявил краткий отдых в покоренном городе, строго предупредив, что разбой и грабежи будут караться самым жестоким образом.

— Ты великий полководец, — повторил Каббад.

— Я велик, потому что сумел за короткое время убить множество воинов, вся вина которых заключалась в том, что они защищали свой дом и своих родных.

— Посмотри на это иначе: ты велик тем, что сохранил множество жизней наших солдат. Они славят тебя и призывают богов даровать тебе счастье и благополучие. И я их понимаю и поддерживаю.

— Получил письмо от Уны перед самой битвой. Даже некогда было тебе сказать, — глядя в небо, обронил Кайнен. — Девочка отправляется на Южный рубеж. Там снова объявились эти…

— Как она? — спросил Каббад.

— Любит, тоскует, не может пережить потерю Руфа. Кажется, хочет увидеть Килиана и понять, что дальше. Беда в том, что она становится все более безжалостной и бесчувственной.

— Что еще? — спросил Каббад.

— Ей снится тень Руфа.

— Это плохо, — сказал прорицатель, помрачнев.

— А мне вот Либина не снится, — горько молвил Аддон. — Сколько ни прошу ее явиться в мои сны, сколько ни зову. Не снится. Уна счастливая хотя бы тень, хотя бы краешек тени. Я и на это согласен…

— Тебе же сказали, она в хорошем месте и ждет тебя. Не гневи богов, не требуй большего.

— Я всего лишь любящий человек, Каббад. Разве боги могут понять, как мне больно и страшно? Как мне холодно и пусто без нее в этом мире. Разве наша Уна могла бы стать такой непреклонной, останься Либина в мире живых? Она бы утешила нашу девочку, она бы показала ей другой смысл жизни. Что царский венец, когда моя маленькая крошка несчастна? Она просит, чтобы я помог ей справиться с горем, а я… Что я? Я не знаю, как ей помочь, Каббад. Кто бы мне подсказал, как жить дальше.