Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— Это не кокосовый орех — возразил Дик, — кокосовые орехи коричневые. У меня раз было пять центов, и я купил себе один, выскреб серединку и съел ее.

Они миновали пальмовую рощу и вступили в более густую чащу. Здесь сумерки были темнее, так как всевозможные породы деревьев сливали свою тень. Длинные плети дикого винограда перекидывались, как змеи Лаокоона, от одного дерева к другому, между тем как мрак украшался множеством прекрасных цветов, начиная с красной китайской розы и кончая похожей на мотылек орхидеей.

Внезапно Беттон остановился.

Сквозь тишину, полную жужжанья насекомых и отдаленной слабой песни прибоя,

отчетливо пробивался тинькающий, журчащий звук — звук воды. Он прислушался, откуда идет этот звук, потом двинулся к нему навстречу.

Минуту спустя они очутились на небольшой прогалине. С поднимавшихся за нею холмов сбегал маленький водопад, падая с черной и отполированной, как черное дерево, скалы. Вокруг росли папоротники, а на ветвях нависшего над водопадом дерева, крупные цветы вьюнка, казалось, трубили, как трубы в очарованном полумраке.

Дети кричали от восторга, и Эммелина поспешила окунуть руки в ручей. Как раз над водопадом росло банановое дерево, увешанное плодами. Листья на нем были футов в шесть длины, и шириной с обеденный стол. Зрелые бананы сквозили золотом в листве.

В мгновение ока Беттон скинул сапоги и пополз, как кошка, вверх по гладкому стволу.

— Ура! — в восхищении вопил Дик. — Смотри, Эммелина!

Но Эммелина ничего не видела, кроме кивающих листьев.

— Расступитесь! — крикнул Падди, и сверху упал большой пук желтых бананов.

Дик визжал от возбуждения, но Эммелина молчала: она сделала новое открытие.

XII. Смерть под кровом мхов.

— Беттон, — сказала она, когда тот спустился на землю, — смотрите— бочонок! — Она указывала на поросший мхом предмет, затиснутый между двумя стволами, и который менее зоркий глаз мог бы принять за мшистую глыбу камня.

— Брось сейчас! — воскликнул Беттон, вскакивая, как ужаленный.

 

— И точно, пустой бочонок, — согласился Беттон, отирая пот со лба. — Какой-нибудь корабль брал воду и позабыл его здесь. Пригодится заместо стула за обедом.

Он сел на бочонок и раздал бананы детям. Бочонок казался таким заброшенным, что он счел его пустым на веру. Как бы то ни было, сидеть на нем было очень удобно, так как он врос в землю и держался неподвижно.

— Если один корабль заходил, может зайти и другой, — пробормотал он, уплетая банан.

— А папин корабль придет? — спросил Дик.

— Наверно, придет! А теперь, ступайте играть с цветами и дайте мне выкурить трубку, а потом заберемся на гору и посмотрим вокруг.

Дети весело погрузились в чащу. Когда он кончил курить и кликнул их, Эммелина прибежала с большим букетом в руке. У Дика не было цветов; он нес в руках что-то зеленоватое, похожее на круглый камень.

— Смотри, Падди, какая смешная штука! — крикнул он. В пей дырки!

— Брось сейчас! — воскликнул Беттон, вскакивая, как, ужаленный

с бочонка, — Где ты это нашел? Давай сюда.

Он нехотя взял в руки то, что оказалось обросшим мхами черепом, с большой зазубриной на затылке, очевидно, сделанной топором или иным острым орудием. И Беттон размахнулся и зашвырнул его как можно дальше в чащу.

— Что это такое, Падди? — опроси л Дик, удивленный и слегка испуганный тоном старика.

— Ничего хорошего! — отвечал тот.

— Там было еще два таких же, — проворчал Дик, — я тоже хотел их забрать.

— Нечего тебе с ними возиться. О-ха-хо-х! Темные тут творились дела во время оно.

С этими словами он повел их вверх по холму, продолжая бормотать себе что-то под нос. Чем выше они поднимались, тем реже становилась чаща, и тем меньше в ней попадалось кокосовых пальм. Кокосовые пальмы любят море, и все они клонились макушками в сторону лагуны, как бы тоскуя по ней.

Они прошли зарослью тростника, футов в двадцать вышины, потом поднялись по зеленому открытому склону вплоть до большой скалы, занимавшей самое высокое место острова. Подняться на скалу оказалось не трудно. Верхняя часть ее была совершенно плоской и размером с обыкновенный обеденный стол. С нее открывался вид на весь остров и на море.

Если глянуть со скалы вниз, глаз прежде всего пробегал по трепещущим древесным макушкам до лагуны; затем за лагуной к рифам, затем за рифами к бесконечной шири Тихого океана. Рифы охватывали кольцом весь остров, то придвигаясь, то отдаляясь от него; песнь прибоя долетала тихая, как шёпот; но — странное дело! — в то время как на берегу рокот прибоя был непрерывным, с вышки можно было разобрать отдельные удары валов, разбивавшихся на коралловых утесах.

Вы, конечно, видели, как ветер рябит зеленое хлебное поле; точно так же, стоя на верху склона, можно было видеть легкий бег ветра по освещенным солнцем макушкам. Вся эта картина широкого моря, голубой лагуны, вспененных рифов и кивающей листвы была так весела и радостна, что человеку чудилось, будто он застиг невзначай какое-либо таинственное, особенное торжественное празднество Природы.

Время от времени над деревьями вспыхивали как бы цветистые ракеты. То были стаи птиц всевозможных оттенков, — синих, краевых, сизых, ясноглазых, но безгласных. Над далекими рифами изредка поднимались чайки, как небольшие клубы дыма.

Местами мелкая, местами глубокая лагуна являла все оттенки темной синевы п светлой лазури. Наиболее светлыми были самые широкие и мелководные места, в которых кое-где просвечивали даже разветвления коралла, почти достигавшие поверхности. В самом широком своем месте остров достигал трех миль в поперечнике. Нигде не было видно признака жилья, не виднелось ни единого паруса на всей беспредельной глади океана.

Странно находиться в таком месте. Странно чувствовать себя среди трав, цветов, деревьев и всех щедрот Природы, ощущать веяние ветерка, покуривать трубку и сознавать, что находишься в необитаемом, неизвестном месте, — месте, куда не доходят никакие вести, кроме тех, которые приносятся чайками или ветром…

В этой пустыне букашка была столь же тщательно расписана и цветок столь же заботливо взращен, как если бы тут же стояли все народы цивилизованного мира для критики и восхваления.

Пожалуй, что нигде во всей вселенной не могло более остро чувствоваться великолепное равнодушие Природы к делам человека.

Поделиться с друзьями: