Голубая спецовка

Вот и кончился рабочий день. Мы группами покидаем завод, шлепают по лужам тяжелые ботинки, цокают деревянные подошвы. За заводскими стенами все кажется нетронутым — деревья, цветы, луга; но стоит оглянуться назад, и ты увидишь донельзя «прекрасную» фабрику. Общее спокойствие нарушают гигантские компрессоры, которые урчат среди сосен и бугенвиллей. На соснах и елях поют зимние птицы, но нам наплевать на все, мы бегом летим к раздевалкам, свесив чуть не до земли налитые свинцом головы.

Сегодня, направляясь, как обычно, в столовую, мы увидели на аллее капли свежей крови: с кем-то опять несчастье. Жуткое зрелище, но мы равнодушно проходим мимо — привыкли. Более того, кто-то шутит, говорит: никак свинью зарезали? Однажды я пошел по кровавым следам и добрался до места происшествия, затем повернул назад и увидел, что следы ведут к выходу, но дверь, куда направился пострадавший, была заперта. Наконец капли крови привели меня к другой двери, за ней была амбулатория.

Как-то один мой товарищ по работе размозжил себе палец: станок вдруг взбесился, никто не мог понять отчего. Я быстро отвел беднягу в амбулаторию. Он потерял много крови, все вокруг было красным-красно: станок, деталь, которую он обрабатывал, деревянная станина, ящик с инструментами. Когда я вернулся, мастер приказал мне намочить тряпку, вытереть кровь и встать за станок моего товарища, потому что работа была срочная и кому-то надо было ее закончить.

В следующий раз беда случилась с Николой. Мы только что вернулись с ужина, ровно в половине восьмого, и вдруг раздался дикий крик — рука у него застряла между резцом и деталью. Несмотря на прочное крепление, деталь вышла из зажимной муфты. Все было в крови, ему наложили несколько десятков швов по всей руке.

Несколько лет назад умер молодой рабочий — ему едва исполнилось восемнадцать: он был из Милана, работал по подряду на строительстве цеха для гальванического производства. Он упал с крыши, с высоты пяти-шести метров. И уж больше не встал, бедняга.

На понедельник назначена четырехчасовая забастовка в поддержку коллективного договора. Забастовка пройдет по всей области. Из разных деревень Апулии в районный центр поедут автобусы. Демонстрация пройдет по главным улицам города, надеюсь, она даст конкретные результаты, а то мы так устали от болтовни: мы хотим дела, хотим, чтобы нам все было ясно, как тогда, «жаркой» осенью 1969 года, когда рабочий класс добился больших успехов. А потому вперед, молодцы, становитесь в шеренгу и слушайте, как привести хозяев в чувство. Черт побери, с 1969 года прошло шесть лет, а они все еще «никак в чувство не придут»; давайте же, товарищи, сделаем так, чтобы они опомнились и нам же загнали кол в одно место.

Дети меня просто одолели: подавай им, видите ли, детские грампластинки. Мы в магазине «Станда» [11] , поднимаемся словно на крыльях, несущих в рай, — иначе говоря, на эскалаторе. На пластинках лучшие песенки, записанные с телепередачи, в исполнении детишек из Антониано. Эти маленькие паршивцы, разряженные в бархатные костюмчики, которые стоили кучу денег их родителям, эти дети рабочих и служащих, вместо того чтобы петь «Интернационал» или по крайней мере какой-нибудь детский «Интернационал», распевают тонюсенькими голосками всякие дурацкие «Цум-цум-цум» или «Пим-пум-пам».

11

Универсальный магазин самообслуживания с твердыми, умеренными ценами.

Нынче вечером идет снег. Впервые за многие годы здесь, в Апулии, в ноябре выпал снег. Листаю газеты: «Пирелли» увольняет 1380 трудящихся, «Инноченти» в Ламбрате вообще закрывается, другие крупные предприятия колеблются: посадить рабочих на пособия по безработице или просто выбросить их на улицу. Это похоже на эпидемию. По всему Апеннинскому полуострову хозяева играют в кошки-мышки: кто закрывает производство, кто открывает, кто прикрывает, кто приоткрывает, кто прячется, кто появляется вновь. Зима обещает быть суровой, а хозяева готовятся выставить нас за ворота. Они хотят выгнать нас с работы, потому что мы им не нравимся. На заводах мы подыхаем, нас травят, шельмуют, сосут нашу кровь и все же собираются закрывать заводы, будто это райские кущи. А политиканы между тем устраивают круглые столы. Километры и километры слов — говорят, а сами млеют. Утирают пот со лба, облизывают губы, точно сласти ели.

А на улице идет снег, да такой, какого мы давно не видывали. Месяц назад мы еще ходили в рубашках с короткими рукавами; в общественном саду на лавках под фонарями спали ночью люди. Лето было сухое и очень жаркое — ни капли дождя; полевые тропинки покрылись густым слоем пыли, приумолкли цикады. Не слышно было даже тех, которых выгоняют из поселков зловоние, нечистоты, открытые выгребные ямы — у нас их зовут помойками. Бедный Юг, превращенный в сточную канаву мерзавцами, что пользуются нашей нерешительностью, нашим замешательством, нашими неудачами, нашим скоропалительным гневом, нашей недолгой, минутной яростью.

Деталь в зажимной муфте быстро вращается и выводит рулады от своих пяти тысяч оборотов в минуту. Крутится и заливается… Этот бег не унесет ее далеко, она остается все на том же месте, вращается вокруг себя — уа-а-а-а-а… Я тоже далеко не уйду: застыл на месте, двигаются только руки, да время от времени сплевываю подальше, а под ногами растет гора стружек.

Сегодня я не пошел в столовую, а предпочел прогуляться вокруг завода — воздух такой свежий, бодрящий, вот только консервный завод неподалеку отсюда отравляет его запахами консервированного тунца и сардин.

Я усаживаюсь на траву прямо перед кучей земли среди корней и пауков. За стеной оливковых деревьев — автострада, оттуда доносятся странные звуки: сигналы автомобилей, лай собак, гудки локомотивов, грохот сгружаемого металлолома. Сорная трава жадно сосет землю, ту самую землю, что ждет семян, которых никто в нее больше не бросает.

Высокая труба завода «Станич» (он совсем близко, если идти напрямую) то и дело выбрасывает длинные языки пламени: в этих огромных факелах сгорают нефтяные отходы. Порой, когда ветер дует с моря, до нас доносится сильный запах газа. Я приближаюсь к территории завода. За высокой, почти в три метра, сеткой раскинулись поля, частично они обработаны, кое-где крестьяне собирают маслины; я машу рукой, на меня смотрят, но не отвечают.

Выбрали нового делегата в заводской совет. Время от времени делегатов меняют. Все начинают с благих намерений, но кончают тем, что перестают нас информировать о делах заводского совета. А потом и вовсе скорей схлестываются с рабочими, чем с начальством. По сути, говорят они, мы должны быть более сознательными, повышать производительность труда — одним словом, дуют в ту же дуду, что и начальство. Такого делегата мы обзываем сволочью, продажной тварью и выбираем нового. Дело в том, что когда наши делегаты входят в обитую бархатом комнату с пультом управления, то перед лицом большого начальства пугаются, делают в штаны, говорят: да-да, кивают головой как ослы.

Мы должны хорошенько усвоить: нечего посылать туда шута горохового, нам надо сообща принимать решения, учитывать все проблемы — и большие и малые… даже недомогание простого рабочего — не шутка. Импровизированные собрания гораздо важнее организованных, заранее подготовленных. Они естественнее, потому что обходятся без микрофонов, президиумов, профсоюзных боссов. Все должны высказаться, а после обсуждения сообща подготовить документ и представить его кому следует — представить со всей решительностью: вот, дескать, наше Евангелие, вот голос всех.