Голубка в клетке

— Идемте, сударь, идемте, — высокомерно торопила его мисс или миссис.

— Я не отпущу тебя ни на шаг, раз уж я нашла тебя, — твердила Эстер, воинственно подбоченясь.

— Сейчас иду, дорогая, сейчас иду, — лепетал Корлати англичанке. — Эта девушка из нашей деревни, она рассказывает любопытные новости о моих родственниках. Не будьте же смешной, Эмми. Ну, право же, к чему это беспокойство? И он тут же перешел на венгерский язык:

— Эстике, душа моя, не упрямься! Ведь я искал тебя повсюду, и теперь, когда я напал на тебя, ты можешь снова меня потерять из-за своего безрассудства. Клянусь, что особо важные и притом наши общие интересы заставляют меня проводить сейчас эту даму до ее гостиницы. Следуй за мной поодаль и подожди у входа, пока я не спущусь.

Госпожа Корлати уступила; она была так взволнована, все произошло так неожиданно, что наивное ее сердце теперь растерянно колотилось в груди — и от горечи, и от радости. Да и собственно, что это было для нее: горе? радость?

Медленно, далеко отстав, следовала она за мужем, который тем временем произносил для своей мисс длиннейшие спичи, — та же отвечала длинными, раздраженными сентенциями, пока наконец их обоих не поглотили золоченые ворота гостиницы.

Почти час прождала Эстер Петера, сгорая от нетерпения, дважды за это время решаясь уже ворваться в гостиницу вслед за ним.

— Ну, теперь я твой, — с пафосом произнес Петер, подходя наконец к ней.

— Навсегда! — добавила Эстер.

— С завтрашнего дня —да. А теперь пойдем, душенька, куда-нибудь, где бы можно было немножко поболтать.

— Но куда?

— Хотя бы к тебе на квартиру.

— Я живу в небольшой клетушке на мансарде.

— Все-таки это твое гнездышко.

Боже, что это было за гнездышко! Ее лицо так и вспыхнуло.

Петер взял ее под руку. На людный шумный город только что спустились сумерки. Когда они оказывались на узких улочках, он обнимал ее за плечи и привлекал к себе:

— Скажи, маленькая, как ты сюда попала? Как ты здесь процветаешь, сама цветок среди цветов?

И Эстер все чистосердечно ему рассказала. О том, как постепенно ушли все ее деньги, которые она раздобыла на дорогу в Гамбург, чтобы разыскать Петера. Рассказывая, она плакала и смеялась одновременно. Особенно когда речь зашла о письме старого Яноша. Это письмо было действительно уморительным. Чего стоила одна орфография! («Как я жалею, что не сохранила его для тебя».)

Петер тоже заметно повеселел.

— Представляю эту гусарскую писанину! Но что касается тебя, мой осленочек, то, судя по письму, против тебя на родине возбуждено уголовное дело.

— Конечно, но мне-то что? Теперь ты со мной и защитишь меня. Кроме того, у меня хватило хитрости на то, чтобы изменить свое имя. Я теперь Мари Вильд.

— Один поцелуй за это, Маришка!

— И полпоцелуя не дам, пока не придем домой и ты в моей комнате не признаешься во всех своих прегрешениях. — Затем ласково добавила: — Пока господин Корлати не исповедуется передо мной, что это за женщина, с которой он разгуливает по городу, и почему он с ней разгуливает, и пока я не дам ему отпущение грехов...

Петер захохотал.

— О, ты выдумщица! Дело очень простое. Из Будапешта я уехал в Америку, и поскольку, как тебе известно, я кончал медицинский факультет, то взялся снова за свою профессию. В Америке каждый живет так, как может. Я устроил себе солидную рекламу, и у меня вскоре появились клиенты. Мисс Томпсон — миллионерша, она доверилась мне, и вот я, как врач, обязан сопровождать ее на морские курорты. Мисс Томпсон просто моя пациентка.

— Ха-ха-ха. Ты, значит, лечишь мисс Томпсон?

— Ну конечно, — серьезно заявил Петер.

— И каковы успехи? — едко спросила Эстер. — Как ее драгоценное здоровье?

— Ей стало намного лучше.

— Вот уж этому никогда не поверю! От ее болезни редкая женщина вылечивается.

— От какой болезни? — пробормотал Петер в замешательстве, вызванном бесконечно иронической интонацией Эстер.

— От старости.

— Перестань, не шути. Завтра утром я ее отправлю за океан совершенно здоровой и положу завидный докторский гонорар в свой карман. Его нам как раз хватит, Эстике, чтобы начать новую жизнь.

— Ты не обманываешь меня, Петер? Петер воздел два сложенных пальца к небу.

— Не надо клясться. Мне не нужны твои клятвы! Мне нужно твое сердце. Вот мы уже и дома.

Там, наверху, в маленькой клетушке под крышей, они провели несколько действительно идиллических часов. Ничего-то там не было, кроме одного стула, ну да им ничего и не нужно было.

— Садись ко мне на колени, Эстике!

Эстер нашла огрызок свечи, но не было спичек.

— Не ищи, зачем они, женушка!

— Но ты меня даже не видишь!

— Мне хватит твоих губ. Дай их мне, дай попробовать старого меда. Мед и в темноте сладок... Скажи, моя любушка, никто не собирал его с тех пор?

(Ага! Кто-то сейчас радовался тому, что не зажег свечу.) Планы, мечты, ласки, на нежное слово — нежный поцелуй, затем румянец на щеках, два маленьких розовых колесика... Да, на этих колесиках ой как бешено катится время!

Петеру надо было уходить.

— Когда ты придешь завтра? — вздохнула Эстер.

— В полдень, а может, еще раньше, — упоенный любовью, прошептал Корлати.

— Не заставляй меня ждать, мне это будет мукой. Лучше скажи точно, когда придешь.

— Ровно в полдень я буду здесь.

Эстер проводила его немного по лестнице, затем взбежала к себе в комнату, открыла окно и ждала, пока Петер выйдет на улицу. Тогда она схватила свою корзинку и с высоты высыпала на него все цветы. Так она распрощалась со своим ремеслом.

Но в то же мгновение что-то словно кольнуло ее: не рано ли? Ночью она не могла заснуть от этой мысли. Из маленькой! жестяной печурки ринулись к дверям различные чудовища: черные быки о трех рогах, огромные змеи на перепончатых крыльях, как у летучих мышей, смеющиеся черти, печальные гномы, и все эти чудища будто бы кричали ей: «Рано, рано, рано!»

Утром она оделась в лучшее платье. Медленно, страшно медленно тянулись минуты, каждые четверть часа она ловила бой курантов. «Тик-так! Тик-так — разговаривали комнатные часы. — Придет — не придет! Придет — не придет.