Голубой горизонт

– Все это я хорошо знаю, господин, – ответил Батула, – ибо был с тобой с того самого счастливого дня, когда калиф, твой святой приемный отец аль-Малик, сделал меня твоим копьеносцем. Разве ты забыл, что я был рядом с тобой, когда ты пленил Заяна аль-Дина в битве при Маскате и притащил этого предателя на веревке за своим верблюдом, чтобы он познал гнев и справедливость своего отца?

– Я никогда не забуду этого, как не забуду твою верную службу мне все эти годы. – Лицо Дориана стало печальным. – Жаль, что гнев моего отца оказался столь коротким, а справедливость слишком милосердной. Ибо он простил Заяна аль-Дина и прижал к груди.

– Клянусь святым именем Господа! – Гнев Батулы был так же силен. – Твой отец умер из-за проявленного милосердия. Изнеженная рука Заяна поднесла к его губам чашу с ядом.

– И жирные ягодицы Заяна уселись на Слоновый трон, когда умер мой отец. – Красивое лицо Дориана исказила ярость. – И ты просишь меня принять в число моих людей прихлебалу и приспешника этого чудовища?

– Нет, о великий. Я сказал, что этот человек был когда-то приспешником Заяна, но ныне это не так. Как и всех окружающих, его воротило от чудовищной жестокости Заяна. Он видел, как Заян терзает плоть и само сердце народа. Он беспомощно наблюдал, как Заян кормит своих любимых акул мясом благородных людей; эти акулы так растолстели, что едва плавают. Он пытался протестовать, когда Заян передал право наследования Блистательной Порте – турецким тиранам в Константинополе. И в конце концов стал одним из главных участников заговора, который привел к свержению Заяна и изгнанию его из Маската.

– Заян свергнут? – Дориан изумленно смотрел на Батулу. – Он двадцать лет был калифом. Я думал, он останется им, пока не умрет от старости.

– Некоторым очень злым людям свойственна не только свирепость волка, но и звериный инстинкт выживания. Этот человек, Кадем аль-Джури, расскажет тебе всю историю, если ты позволишь.

Дориан взглянул на Тома, который с напряженным вниманием прислушивался к каждому слову.

– Как ты считаешь, брат?

– Давай послушаем этого человека, – сказал Том.

Должно быть, Кадем аль-Джури ждал приглашения, потому что спустя несколько минут пришел от бивака экипажа в лесу. Все поняли, что не раз видели его во время нелегкого перехода от мыса Доброй Надежды. И хотя не знали, как его зовут, но им было известно, что это нанятый Батулой новый корабельный писец и казначей.

– Кадем аль-Джури? – приветствовал его Дориан. – Ты гость в моем лагере. И находишься под моей защитой.

– Твоя милость освещает мою жизнь, словно восход солнца, принц аль-Салил ибн аль-Малик. – Кадем простерся перед Дорианом. – Да будет мир Господа и любовь его истинного пророка сопровождать все дни твоей долгой и славной жизни.

– Много лет меня никто не называл этим титулом. – Дориан благодарно кивнул. – Встань, Кадем, и займи место в моем совете.

Кадем сел рядом с Батулой, своим поручителем. Слуги принесли ему кофе в серебряной чаше, а Батула передал слоновой кости мундштук своего кальяна. Том и Дориан внимательно разглядывали этого нового человека, а он наслаждался проявлениями их внимания и благосклонности.

Кадем аль-Джури молод, немногим старше Мансура. У него благородное лицо. Его черты напомнили Дориану внешность его приемного отца. Конечно, вполне возможно, что он незаконный сын царской крови. Поистине, калиф был мужчиной – и весьма плодовитым. Он пахал и сеял там, где понравится.

Дориан незаметно улыбнулся, потом отбросил эту мысль и снова внимательно осмотрел Кадема. Кожа цвета полированного тика. Лоб высокий и широкий, глаза ясные, темные и проницательные. Он спокойно встретил взгляд Дориана, и Дориану показалось, что, несмотря на все проявления верности и уважения, он видит в этом взгляде смущающий блеск фанатизма. «Этот человек живет только словом Аллаха», – подумал он. Такой человек не ценит закон и мнения людей. Дориан хорошо знал, как опасны могут быть такие люди. Обдумывая следующий вопрос, он посмотрел на руки Кадема. На пальцах и на правой ладони у него красноречивые мозоли. Дориан узнал воина, хорошо знакомого с тетивой лука и рукоятью меча. Он снова взглянул на плечи и руки и увидел развитые мышцы, как после долгих часов упражнений с луком и клинком. Но Дориан не позволил этим мыслям проявиться во взгляде, когда с серьезным видом спросил:

– Ты служил калифу Заяну аль-Дину?

– С самого детства, господин. Я был сиротой, и он взял меня под свою защиту.

– Ты поклялся на крови в верности ему, – настаивал Дориан. Впервые взгляд Кадема чуть дрогнул. Он ничего не ответил. – Однако ты изменил своей клятве, – настаивал Дориан. – Батула сказал, что ты больше не человек калифа. Это правда?

– О великий, клятву верности я принес почти двадцать лет назад, в день обрезания. Тогда я был мужчиной только по имени, но на деле всего лишь ребенком, незнакомым с истиной.

– А теперь, я вижу, ты стал мужчиной. – Дориан продолжал оценивать этого человека. Предположительно, Кадем писец, то есть человек бумаги и чернил, но он так не выглядит. В нем, как в соколе на насесте, чувствуется скрытая свирепость. Дориан был заинтригован. Он продолжал: – Но, Кадем аль-Джури, разве это освобождает тебя от клятвы верности?

– Господин, я считаю, что клятва верности – обоюдоострый кинжал. Тот, кто принимает клятву, тоже ответствен перед тем, кто ее дает. Если он пренебрегает своим долгом и обязанностями, долг погашен.

– Слишком замысловато. Мне трудно это осмыслить. Для меня клятва – всегда клятва.

– Господин осуждает меня? – Кадем говорил вкрадчиво, но его взгляд был жестким, как обсидиан.

– Нет, Кадем аль-Джури. Решение и осуждение я предоставляю Богу.

– Бисмилля! – провозгласил Кадем, и Батула и Кумра пошевелились.

– Нет Бога, кроме Аллаха, – сказал Батула.

– Мудрость Божья превосходит понимание, – подхватил Кумра.

Кадем прошептал:

– Но я знаю, что Заян аль-Дин твой кровный враг. Поэтому я пришел к тебе, аль-Салил.

– Да, Заян мой приемный брат и мой враг. Много лет назад он поклялся убить меня. С тех пор в своей жизни я много раз чувствовал его зловещее влияние, – согласился Дориан.

– Я слышал, он говорил своим придворным, что хромает из-за тебя, – продолжал Кадем.

– Он обязан мне еще и многим другим, – улыбнулся Дориан. – Я получил огромное удовольствие, когда надел ему на шею веревку и притащил к калифу, чтобы он познал гнев отца.

– И все последующие поколения, и Заян аль-Дин никогда не забудут этот твой подвиг, – кивнул Кадем. – Отчасти это причина того, почему мы решили обратиться к тебе.

– Сначала было «я», а теперь уже «мы».

– Есть и другие, отказавшиеся от клятвы верности Заяну аль-Дину. Мы обращаемся к тебе, потому что ты последний в линии абд Мухаммада аль-Малика.

– Как это возможно? – спросил Дориан, неожиданно рассердившись. – У моего отца было несметное число жен, которые принесли ему много сыновей, а те, в свою очередь, дали жизнь сыновьям и внукам. Семя моего отца было плодотворно.

– Было! Заян сорвал все плоды, выращенные его отцом. В первый день Рамадана произошла бойня, которая стала позором в глазах Господа и поразила весь исламский мир. Жнецы Заяна собрали двести твоих братьев и племянников. Они умирали от яда, этого оружия трусов, и от стали, веревки и воды. Кровь их промочила пески пустыни и окрасила море в розовый цвет. В этот святой месяц погибли все, кто обладал правами на Слоновый трон в Маскате. Убийство тысячу раз отягощено святотатством.