Голубые дни (Рассказы)
Шрифт:
_______________
* Г у р и я м и поморы называют сложенные на особо приметных и возвышенных берегах груды камней, служащие опознавательными знаками для мореплавателей.
Холмы над могилами были сложены из камней. Здесь глубоких могил не роют, а гроб обкладывают сверху тяжелыми камнями. Из одной могилы торчал угол деревянного ящика, грубо сколоченного гвоздями, по-видимому детский гробик. Высокие деревянные кресты были источены ветром и морозной пылью, которую в зимние ночи несет над снегами новоземельский бешеный сток. Две пегие пуночки, тряся хвостиками, юрко бегали между могил. Обойдя
Мы остановились в губе Белушьей, чтобы взять промышленников для зимовки на Земле Франца-Иосифа. Один из них, с, удивительным спокойствием согласившийся ехать на далекую землю, уже грузил в шлюпку свои пожитки и собак. Другой (это был тот самый ненец, который стрелял с Журавлевым в чурашку), сгоряча сам назвавшийся в поездку, стоял возле шлюпки.
С ним рядом стояла жена его, нянчившая на руках грудного ребенка. Маленькой рукой она вытирала быстро катившиеся по ее коричневому личику слезы. Два похожих на пингвина ненчонка жались к ногам ее.
– Твои дети?
– спросил я конфузливо улыбнувшегося ненца.
– Мои, мои, - ответил он быстро.
– Что же ты не едешь?
– Зена не пускаит. Зена хоцет ехать...
– Нельзя с бабой ехать.
– Поцему нельзя с бабой?
– Начальник не велит.
– А ты нацальник?
– Нет, я не начальник. Начальник другой.
– Нельзя, нельзя с бабой, - уныло соглашался ненец, - беда будет, стрелять друг друга будут...
– Проспишься, друг, радоваться будешь, - успокаивал его, отталкивая шлюпку и вскакивая на весла, веселый матрос.
– Это ты сгоряча захотел. Женку бросать нельзя.
Шлюпка, царапая килем, отходила от берега. На корме без шапки (ветер отдувал его светлые волосы) сидел Сергей Журавлев с новоземельскими подарками в руках.
Я в последний раз посмотрел на неприветливый берег, на остававшихся на нем людей. По лицу маленькой женщины текли радостные слезы.
НОВОЗЕМЕЛЬСКИЕ ГОСТИ
Пятый день в море. Вчера стояли в Белушьей губе. Бурые новоземельские горы-берега - в снеговых, белых латах. Над ними - северное небо, плоские облака.
Такого неба и облаков я не видывал нигде. С суровостью каменных берегов созвучны лица промышленников, их белейшие, как снег в горах, зубы, их серые, как береговой камень-валун, глаза.
Первую новость с новоземельского берега принес Сергей Журавлев: на Маточкином Шаре на днях родила женщина двойню. Сергей смеется - лицо обветренное, как камень.
– Живы?
– Живехоньки!
– отвечает Сергей, смеясь.
В кают-компанию он приходит слегка хмельной, высокий, с теплым шарфом на шее. Зубы белые, крепкие. Здесь о нем, о его храбрости ходят легенды. В нем странная смесь решимости с бахвальством, выносливости с неврастенией. Вчера он вошел хмельной, сияющий.
– Будет туман, Сергей?
– Нет, тумана не будет, - с непоколебимой уверенностью объявил Сергей.
А сегодня и дождь и туман - долго стоим недвижимо.
Вечером последний раз мы остановились у Кармакульского становища. Здесь, по предварительному сговору, нас ожидал второй новоземельский промышленник, идущий с нами на Землю
Франца-Иосифа.Туман, ветер и дождь были такие, что на палубу не хотелось показывать носа.
Шлюпка, отойдя от трапа, скрылась в серой пелене дождя и тумана. Сквозь сетку дождя смутно виднелся берег.
Поздней ночью приехали с берега гости. В темноте они поднялись по трапу. С гостями были две женщины и ребенок. Одна из них, скинув мокрую шубку, оказалась в летнем, без рукавов, легоньком платье. Она уже вторую зиму безвыездно жила на Новой Земле, и приход первого корабля был для нее событием. Собравшись в гости на ледокол, она оделась, как женщины в городе одеваются перед театром. На ее миловидное, покрытое каплями воды лицо и на зазябшие голые руки нельзя было смотреть без улыбки. Мы посадили гостей за ярко освещенный стол в кают-компании "Седова", поставили угощение пирожные и конфеты.
– Скучно было зимовать?
– спросил кто-то.
– Сначала было скучно, теперь привыкла, - бойко ответила гостья. Теперь уезжать отсюда не хочется...
– Ну, это вряд ли.
– Ей-богу, не хочется.
Женщина очень скоро освоилась и отогрелась. Она пила чай и рассказывала о скудных радостях новоземельской жизни. Ее спутница, жена отправлявшегося с нами промышленника Кузнецова, держа на руках ребенка, молчаливо сидела в углу и, ослепленная ярким светом, исподлобья смотрела на окружавших ее людей.
Сам Кузнецов, вместе с Журавлевым, устраивал на палубе собак. Они пришли мокрые, возбужденные, пахнущие ворванью и псиной. Весь багаж Кузнецова состоял из одноствольного дробного ружья, мешочка с патронами, меховой малицы и нескольких собак, приехавших с ним в шлюпке. Со своими собаками промышленник не хотел расставаться. В кают-компании, наполненной людьми, ярко освещенной электричеством, он казался суровым и молчаливым.
Присев к столу рядом с женою, он взял на руки маленького сына, родившегося и росшего на Новой Земле.
Новоземельский гражданин настойчиво тянулся к конфетам, которые высыпал перед ним на стол хлопотавший и успевавший заботиться обо всех буфетчик Иван Васильич. Маленькому новоземельцу понравились конфеты с белым медведем, нарисованным на обертке.
– Видать, что промышленник растет.
– Как звать-то?
– Владимир.
– Ну, Владимир, дожидайся - отец через год вернется, гостинцев привезет...
Меня удивили необычайная простота и легкость, с которыми промышленник собрался в далекое и длительное путешествие. Казалось, что человек отправляется на неделю навестить соседнее становище. Ни малейшего следа беспокойства, волнения не было заметно на лице его.
– На это у нас смотрят просто, - объяснил мне капитан, - здесь люди привыкли не считаться с большими расстояниями, а лишнюю зимовку считают ни во что. Бывает, что зимою люди приходят пешком из становища в становище. Верст двести через бурю и снег темною ночью отмахает запросто человек только для того, чтобы запастись табаком или поделиться последними новостями. И никто не смотрит на такой поход как на подвиг...
Мы простились с последними обитателями Новой Земли, и, подняв якорь, "Седов" взял курс - теперь уже к далекой Земле Франца-Иосифа.