Голубые рельсы

— Поехала, поехала, поехала — Москва приехала! Москва близко-близко стал…

На груди у него висела новейшая транзисторная «Спидола», и знакомый дикторский голос сообщал, что сегодня запущен очередной искусственный спутник Земли.

— Ну вот, теперь Москву вашей олениной по чугунке снабжать будем, — в шутку сказал Каштан. — Самолетами ведь не повезешь — в копеечку влетит.

Пастухи приняли слова бригадира за чистую монету и о чем-то возбужденно заговорили между собою на родном языке. Молоденький эвенк перевел: они предлагают угощать столицу только отборными, первосортными олешками.

Расставаясь, пастухи передали бригаде огромный кусок строганины. Как объяснили, в благодарность за то, что путеукладчики приблизили Москву к их родным местам.

А рельсы побежали дальше, в края дикие, считавшиеся когда-то неприступными…

…Концерт Балерины подходил к концу, когда дверь распахнулась и в клуб ввалилось четверо бородачей в полушубках, ушанках и с рюкзаками за плечами. Они остановились в проходе между рядами, глядя на музыканта.

— Он, стерва!.. — радостно гаркнул один из них, здоровенный рыжебородый детина с какими-то шальными глазами.

— Ну щербатый! Ну дает! Отмылся, глянь, не узнать!.. — подхватили бородачи.

На них зацыкали.

Балерина прервал игру, привстал, вглядываясь в непрошеных гостей, потом сказал:

— Кореша, рад вас видеть, но поимейте совесть: идет мой концерт. Разденьтесь и сидите тихо, как все зрители.

Бородачи скинули рюкзаки, одежду, побросали все на пол, хотя в фойе была раздевалка, и шумно расселись на свободных местах.

Каштан поглядел на них, и на душе у него стало как-то тревожно…

Балерина, исполнив последний номер, раскланялся и спустился к бородачам. Те начали с медвежьей неуклюжестью обнимать его, хлопать по плечу.

— Фуфло, Хмырь, сколько лет, сколько зим! — возбужденно говорил Балерина. — А ты, Решка, где пропадал?

— В пионерском лагере отдыхал, — ухмыляясь, сипло отвечал тот, кого звали Решкой.

— Мы с делом к тебе, Балерина, — сказал рыжебородый.

— Так что ж мы стоим! Айда ко мне в вагончик.

Все направились к выходу. Там у двери стоял Каштан. Он встретился с Балериной взглядом.

— Кореша ко мне приехали, Ваня, — сообщил Балерина.

— Я гляжу, у твоих корешей вроде бы бутылки в рюкзаках, — подмигнув бородачам, сказал Каштан. — Не иначе, как минеральная вода. А у меня аккурат в глотке пересохло.

— Глазастый! — одобрительно отозвался рыжебородый. — Двигаем с нами. На всех хватит.

Балерина удивленно посмотрел на бригадира.

В вагончике бородачи выставили несколько поллитровок, разлили по кружкам, открыли банки с тушенкой и кильками, которые прихватил из своего вагончика Каштан.

Все, исключая Балерину, выпили. Бородачи в крайнем удивлении посмотрели на хозяина, который отодвинул свою кружку.

— Вы уж давайте без меня, — сказал он. — Я пас. Завязал.

— К-как?.. — даже поперхнулся рыжебородый.

— Боцманским узлом. Намертво.

Они долго сомневались в словах Балерины, но пришлось поверить. Тогда рыжебородый пощупал его спину и сказал своим товарищам:

— Так и есть! Крылышки проросли.

Засмеялись.

— Давайте к делу, — хмуро сказал Балерина и посмотрел на Каштана.

— Во первых строках — как тебя разыскали. Слушай сюда, — начал рыжебородый. — Рассчитались с последнего места — на медном руднике ишачили, — сидим в ресторане Читинского аэропорта, балдеем. Ага. Какой-то юнец спрашивает разрешения подсесть. Разрешаем. Куртка на нем зеленая, а на спине надпись: «БАМ». Заказывает он обед без горючего. «Значит, с БАМа?» — спрашиваем. «Оттуда, — отвечает, — в отпуске был, возвращаюсь». Стали расспрашивать, как у них там с заработками. Слово за слово, разговорились. Юнец про красивые пейзажи больше рассказывает, будто они нас очень интересуют. И люди, говорит, у нас замечательные. Перечисляет, значит, этих самых замечательных. Молодого бригадира, который за доблестный труд высокий орден получил, еще кого-то. Ага. И вдруг: «А вы не представляете, какой у нас руководитель художественной самодеятельности! У него, мол, трудная судьба была, бродяжничал, даже сидел. Чрезвычайно талантливый гитарист». И фамилию называет. Ну, у нас челюсти и отвалились. «Случаем, — спрашиваю, — не Балерина гитариста вашего прозвище?» — «А вы откуда знаете?»

Рыжебородый замолчал и стал наливать в кружки.

В электровагончике было жарко от включенных плит, гости постепенно сняли пиджаки, свитера, сорочки. Все они были в татуировках, особенно Решка. От локтя до кисти у него было написано: «Нету в жизни щастя!», а на груди толстенькая русалка.

— Да не тяни, расскажи Балерине, куда мы оглобли направили и зачем к нему зарулили, — нетерпеливо попросил рыжебородого Решка.

— Слушай сюда, — передохнув, продолжал рыжебородый. — Прослышали от знающего человека, что на Чукотке есть один поселок, в поселке же том богатый оленеводческий совхоз помещается. И навроде того, что директор совхоза ищет вольную бригаду плотников аэродромные постройки рубить. Мы, значит, письмецо ему кидаем: есть такая бригада, просим разобъяснить, что за калым и какой куш за него выпадет. Тот отвечает незамедлительно: три бревенчатых постройки, а куш за них такой, что у нас глаза на лоб полезли. Прикинули, что за три месяца столько зашибем, сколько здесь за год не возьмем. Короче — летим калымить… Как ты думаешь, зачем к тебе завернули?

— Зачем же? — вопросом на вопрос ответил Балерина.

— Решили тебя, кореш, в долю взять, — почти торжественно сказал рыжебородый.

Тот молчал.

— От радости в зобу дыханье сперло, — сказал Решка и первым засмеялся своей остроте. — Собирай шмотье, нынче ночью поезд идет.

Балерина молчал.

— Какая у тебя тут зарплата? — спросил его бородач, которого звали Хмырем.

Балерина нехотя ответил. Бородачи заржали. Хмырь сказал:

— Считай, что на Чукотке в пять раз больше возьмешь!

Балерина закурил, зачем-то поднялся.

— Конечно, спасибо вам, кореша, вроде бы заботу проявили… — сказал он. — Деньги лишние не помешают, точно. Бывала вот в этих руках шальная деньга… А толку что? Не о том я, кореша, не о том… Человеком меня здесь считают, поняли? Человеком, а не шпаной. Ни один тюрьмой не попрекнул. Уважают меня здесь, поняли? Без брехни. Уважают. Вот Иван не даст соврать. Между прочим, этот парень и есть тот самый бригадир, который орден заработал. Скажи, Каштан.

— Уважают, Аркаша, — подтвердил бригадир.

Бородачи замолчали, недоверчиво глядя на своего бывшего дружка. Потом рыжебородый удивленно присвистнул и сказал сам себе:

— Если б пару лет назад мне сказали, что наш Балерина такую речугу выдаст, я б тому первый в глаза плюнул!..

Каштан поднялся. Больше ему здесь делать было нечего.

— Говорите, ночью поезд ваш? — спросил он бородачей. — Счастливой дороги, кореша.