Гомункулус, или История одного эксперимента

– И каким же образом вы мыслите исправление своего промаха?
– не скрывая своего смущения и любопытства, поинтересовался ректор.

– Элементарно, Вадим Сергеевич, - Ася встала, покосилась на великолепные электронные часы, украшавшие стену напротив Гарвея.
– Если совет разрешит... у нас еще есть время возвратиться в операционную, включить установки и восстановить процесс жизнедеятельности.

– В самом деле!
– Гликин так оглушительно хлопнул ладонью по столу, что заставил вздрогнуть Кетову.
– Все же очень просто, Вадим Сергеевич, а? Не превращаться же нам в соучастников убийства. Ну, если и не убийства, - поспешил поправиться он, - то что-то в этом роде. Да гоните же вы ее в шею, Вадим Сергеевич! Гоните, пока не поздно!

– Я полностью солидарен с Гликиным, - громыхнул Персидский, посмотрел на часы на стене, и все невольно последовали за его взглядом.

– Так что же вы сидите?
– закричал Гликин на Асю.
– Идите же, черт побери, к вашему гомункулусу и пусть всем нам будет лихо!

Ася вопросительно посмотрела на ректора, с удивлением заметила ободряющую улыбку в его глазах.

– Идите, - коротко произнес Вадим Сергеевич.
– Идите...

Члены совета еще некоторое время взирали на закрывшиеся за Асей и ее единомышленником двери. Их привел в себя смех, сухое старческое клохтанье. Профессор Персидский, откинувшись на спинку стула и потирая свои сухонькие ладошки, подрагивал всем телом.

– Адам Феоктистович, - поморщился ректор, - что с вами?

– Ах, Вадим Сергеевич, голубчик!
– простонал Персидский, - да неужели вы не догадываетесь, что никаких установок эти бестии и не думали выключать? Не собирались - голову даю на отсечение!

– Вы считаете, Барботько дурачила нас?
– потемнел Вадим Сергеевич.

– Отнюдь, отнюдь!
– Персидский живо вскочил на ноги и протестующе замахал кулачком.
– Барботько здесь, в этом кабинете, показала, чего стоит ее поколение. Нашей же диалектикой да нас по носу! Разве не так?

– старик победоносно оглядел сидевших вокруг.
– А ведь я когда-то на экзамене по онкологии ей трояк влепил. Каково, а? Да еще изволил мораль прочесть: так, мол, и так, толкового врача из вас не получится. Старый близорукий индюк! Не сумел разглядеть ростки подлинного исследователя, нашего советского исследователя, черт подери! Ну, да ладно, то прошлое... А ныне, коллеги, я безмерно счастлив: ведь Барботько в какой-то мере и моя ученица. Разве не мы втолковываем нашим студентам необходимость дерзания, самозабвенного служения науке? Чего же мы все так перепугались? Это же плоды наших поучений. Разве не так? Ась?
– Персидский приложил ладонь к уху, чтобы лучше слышать ответ, но в кабинете царила тишина.
– Так идут в науку они, - Персидский простер руку в сторону закрывшихся дверей, наши продолжатели. Мы шли иначе, и это пора понять.

– Но гомункулусы, - сказала Кетова, - разве вас не пугает появление этих моральных недочеловеков? Что, если они станут гнойной язвой на здоровом теле нашего общества?

– А на основании какого опыта возникают у вас подобные сомнения?
– вскинулся Персидский.
– Я осмелюсь утверждать, что синтез мозга и тела может дать как раз обратный результат - появление более совершенного и во всех отношениях одаренного человека. А самое главное - это борьба за жизнь. Жизнь - черт побери! Разве не ради нее существует медицина?

– Никто с вами и не спорит, - сухо заметил Вадим Сергеевич.
– Важно теперь правильно сформулировать решение совета. И я думаю, это должно быть решение в защиту проблемы пересадки человеческого мозга, в защиту нашей Барботько. Или кто-то теперь думает иначе?