Гончаров и стервятники

– Как такой лимузин оторвал, Глеб Андреевич?

Он ощупывал серую дорогу желтыми глазами.

– Как? А ты не знаешь?

– Догадываюсь.

– Вот и догадывайся.

– А все-таки?

– Ты что, журналист? Я тебя за другого держал.

– Батенька, я ведь не Трезор, чтобы меня держать.

– Ты, милок, хуже. Ты - гиена, жрущая падаль, в азарте сожравшая свою же собственную лапу. Ты, котик, вспомни, какие ты проникновенные речи подчиненным задвигал. Патриотизм, коммунизм, ленинизм... А теперь что?

– Я ушел из органов, - эффектно и хлестко пошел я козырем.

– Не ушел ты, - протянул он бесцветно, спокойно.
– Тебя другая гиена съела - Артемов. И повод был - твоя пьянка.

"Волга" шла на скорости, легко оставляя за собой тяжесть пережитого. Но за рулем сидел водитель, не желающий расставаться с грузом прошлого.

– Эта "Волга", - продолжил Чистов, блеснув клинком глаз, - ворованная. Ты просил об этом рассказать? Расскажу. Взята за полцены, как брак. Дома у меня масса таких вещей. Есть дача, сейчас ты ее увидишь. Был спецпаек, на котором я выгадывал сотню рублей в месяц. И любовница была, куда эти деньги уходили. Все как полагается. Но мы были мужиками. Не все, правда, как выяснилось. Когда пришла пора гасить наши кредиты, многие оказались несостоятельными.

Я не про идею говорю. Она эфемерна. Говорю о сущности и начале. Это не скучная философия. У человека - министр ты или вор - должен быть хребет. Чуть слабее, чуть сильнее, но он должен быть, чтобы на нем могли удержаться - семья, близкие, наконец, общество.
– Он откашлялся и досадливо сплюнул за окно.
– Пойми, если ты что-то имеешь в штанах и это отличие делает тебя мужиком, ты и должен им быть всегда. Это - кредо. Потеряв его, ты - никто. Евнух. Я все всем могу простить, кроме продажности.

Дачка оказалась средненькой, ординарной, каких сотни. Одноэтажная, правда с мансардой, и выглядела она очень мило на фоне яблоневых деревьев, малиновых кустарников и прочей ползучей зелени.

Впечатление портил дальний угол участка, где все еще шли строительные работы. Видимо, возводилась примета респектабельности - банька. Ее кирпичные стены были уже наполовину подняты.

Пригласив меня в дом, хозяин спросил:

– Чай пить будем?

– Хотелось бы к делу, - сухо сказал я.

– Ну что ж, тогда переодевайтесь, Гончаров.

Хохотнув, он кинул мне задрипанные, заляпанные джинсы и похожую на них ковбойскую рубашку.

– Помогать мне будете, раствор месить, кирпич подавать. Я ведь теперь все сам, помощники испарились.

– А вы неправильно понимаете момент, Глеб Андреевич.
– Я почти доброжелательно улыбнулся.
– Кончилось все, и помогать вам я не буду.

– Хозяин - барин. Боюсь, что в этом случае разговор наш не состоится, у меня время строго ограничено, и жертвовать им ради болтовни, знаете ли, не хочется.
– Он почти гостеприимно улыбнулся и, кивнув крупной головой, дал понять, что разговор наш, не начавшись, окончен.

– Привыкли на чужом горбу в рай, - ворчал я, переодеваясь, захребетники.

– Отрицательные эмоции сокращают жизнь, молодой человек. Вы думаете, сегодняшние хозяева лучше?

– Ничего я не думаю. Пойдемте.

Довольно утомительно - размешивать цемент с песком и водой, ковыряя лопатой в гнутом корыте, а потом подавать раствор и кирпичи наверх, к стоящему там бывшему руководителю. Это занятие мне надоело в самом его начале, но Чистов заговорил, и я, внимательно слушая, постепенно втянулся в однообразный ритм.

– Андрей Семеныч, шестьдесят лет, друг и соратник по работе, в меру честный. Сам ничего не хапал, но если предлагали, не отказывался, но рвачом, повторяю, не был. Как и у всякого нормального человека, были друзья и были враги. Причем друзей больше, гораздо больше.

Он говорил спокойно, размеренно и основательно, в паузах между кладкой кирпича укладывая слова так же добросовестно, как и стену.

– К людям был внимателен или хотел казаться таковым - тут сказать трудно, но в день рождения даже уборщице преподносил какой-нибудь пустяк. Несмотря на это, был жадноват при личном раскладе. Проигрывая в преферанс, очень переживал, даже сердился. Любил хохмы.
– Глеб Андреевич хохотнул.
– Я как-то на неделю в район уезжал, а он от моего имени двум десяткам сотрудников пригласительные на юбилей разослал. Я в шесть приехал, а гости к семи собираются у ресторана, зал у метрдотеля требуют, моим именем грозят. Пришлось срочно банкет организовывать. Что еще? По работе бульдог, точку зрения отстоит, вцепится - не отпустит.

– А как у него с гипертонией и ишемией отношения складывались?

– Да тут особой дружбы не было. Последние полгода они о себе давали знать. Не так чтобы очень настойчиво, но звоночки были. Я его предупреждал, просил даже пойти на разрыв с Валентиной, да куда там: седина в бороду бес в ребро. А тут еще в последний месяц перед кончиной раз в два-три дня телефонный звонок. Женский голос всегда одну и ту же фразу с укором произносил: "Забыл ты меня, Андрейка. Совсем забыл". Потом плач, скорее даже всхлипывание, и зуммер. Голос ему вроде немного знакомый был, но кто это, откуда - не знал. По старой дружбе пытались засечь на телефонной станции, но не смогли: звонили всегда из разных автоматов. А "Андрейкой" его лишь жена называла. Извелся мужик, только Валентина его немного успокаивала да наши стариковские компашки. Любили мы подурачиться или у него дома, или у Степана в бане. Тоже наш был, да понемногу отходить от нас начал. Бизнесмен хренов, без бани меня скоро оставит, - опять хохотнул Глеб Андреевич, - свою вот строить приходится. Пошевеливайся, милок.

Закидывая на козлы ведро раствора, я невзначай плюхнул и на хозяина.

– Расскажите-ка подробней о последней встрече, - словно не замечая своей маленькой пакости, попросил я, задирая голову.

– А последняя наша встреча была...

Смачный шматок раствора, сорвавшись с мастерка, залепил мне всю физиономию.

– Виноват, - бесстрастно прозвучало извинение, - шестого августа сего... Куда же вы? Душ за домом.

"Если так пойдет дальше, то останется невзначай уронить козлы вместе с хозяином", - думал я, отмывая с лица ядовитую жгучую пакость и выплевывая ее изо рта.

– А из вас, надо прямо сказать, хреновый каменщик получается. Неаккуратно работаете, - как можно любезнее сказал я, возвращаясь на место.

– Что же делать, батенька, пока только азы постигаем. Извините уж, не намеренно вышло.

Хозяин издевался открыто и с удовольствием. Представься ему еще такой же случай, он опрокинул бы на меня ведро этой дерьмовой каши. Но я уселся поодаль на пустую лейку, в недосягаемости от его шуточек, и закурил какую-то импортную дрянь.

– Дорогие курите. Дела, значит, в гору?

– Не все же вам "герцеговинами" дымить. Откурили свое, дайте нам. Помните арию Германна: "Сегодня ты, а завтра я..."

– Во-во, а потом старушку завалил, графинюшку.

– Ага, как вашего партайгеноссе, кондратий хватил.

Он застыл с кирпичом на весу, воткнул в меня шило глаз, потом уставился на раствор и, не глядя на меня, осевшим вдруг голосом сказал:

– Не вижу тут аналогии. Вы что же, думаете, его... Да нет, чушь это, Борькины измышления, и все.