Гонцы весны

Едва Гедвига скрылась в комнатах графини, с другой стороны вошел Эдмунд. О приезде двоюродного брата ему было доложено, но на его лице вовсе не было радостного изумления. Наоборот, молодой граф, казалось, был очень взволнован, почти встревожен. Когда Освальд поспешил к нему навстречу и с прежней сердечностью хотел протянуть ему руку, Эдмунд отшатнулся, и его приветствие прозвучало удивительно странно и натянуто:

— Какая неожиданность, Освальд! Вот не предполагал, что ti посетишь нас в Эттерсберге!

— Тебе это неприятно? — Освальд, оскорбленный совершенно неожиданным приемом, опустил протянутую руку.

— Вовсе нет! — поспешно воскликнул Эдмунд. — Напротив! Но ведь ты мог бы написать мне о приезде.

— Письма я должен был ждать от тебя, — с упреком ответил Освальд. — На мое первое письмо ты прислал всего несколько строк, а на второе и вовсе ничего не ответил. Я так же мало мог объяснить себе это молчание, как теперь твой прием. Ты был болен или что-то случилось?

Молодой граф расхохотался; это был опять тот же громкий смех, часто срывавшийся теперь с его уст.

— С чего ты взял? Видишь, я совершенно здоров. Просто у меня не было времени писать.

— Не было времени? — обиженно сказал Освальд. — В таком случае у меня, несмотря на мои усиленные занятия, нашлось для тебя больше времени. Я приехал единственно ради того, чтобы избавить тебя от больших убытков, а не в гости. Скажи, пожалуйста, ты не отобрал у своего управляющего доверенности?

— Какой доверенности? — рассеянно спросил Эдмунд, по-прежнему избегая взгляда брата.

— Старой доверенности, которую выдал ему барон Гейдек как твой опекун от твоего имени, она уполномачивала его совершенно самостоятельно управлять Эттерсбергом. Неужели он по-прежнему пользуется ею?

— Да, вероятно, потому что я не потребовал ее обратно.

— Как можно быть таким неосторожным и оказывать доверие человеку, которого ты сам считаешь ненадежным! По всей вероятности, он постыднейшим образом злоупотребил им, или, может быть, тебе известно, что треть твоих лесов должна быть вырублена и продана?

— Вот как? Когда же это будет? — спросил Эдмунд все так же рассеянно.

По-видимому, это известие не произвело на него никакого впечатления.

— Да опомнись же! — воскликнул Освальд. — Если тебе ничего неизвестно об этом, если это происходит без твоего согласия, так ведь обман налицо. Покупная сумма — настоящая насмешка — должна быть выплачена наличными деньгами, и прежде чем все откроется, управляющий надеется присвоить их. Я узнал об этом совершенно случайно и тотчас же поспешил сюда, чтобы предупредить тебя о страшных убытках.

Эдмунд провел рукой по лбу, словно ему было трудно собраться с мыслями.

— Да, это очень мило с твоей стороны. Так ради этого ты и приехал? Ну, мы можем поговорить об этом в другое время.

При виде такого полного безразличия изумление Освальда росло, но еще больше вызывало недоумение застывшее выражение лица молодого графа, который со своими мыслями, видимо, витал где-то совсем в другом месте.

— Эдмунд, разве ты не слышал, о чем я говорил тебе? Дело в высшей степени важное и не терпит ни малейшего отлагательства. Ты немедленно должен объявить доверенность недействительной, иначе тебе придется признать договор, который совершенно опустошит твои леса и принесет майорату непоправимый ущерб.

— Майорату? — повторил Эдмунд, из всей речи Освальда, казалось, уловивший только одно это слово. — Да, конечно, здесь не должно быть причинено убытков. Освальд, возьмись за это дело сам, все равно ты уже начал им заниматься.

— Я? Как я могу распоряжаться в твоем имении, когда ты сам находишься здесь? Я приехал предупредить тебя и открыть глаза на обман, но действовать должен ты; ведь ты — владелец Эттерсберга.

Лицо графа дрогнуло, словно от скрытой муки, и его глаза со страхом опустились перед изумленным и вопрошающим взглядом двоюродного брата. Он крепко сжал губы и промолчал.

— Ну что же? — после некоторого молчания спросил Освальд. — Ты велишь позвать управляющего?

— Если ты находишь необходимым.

— Конечно же! И даже немедленно.

Эдмунд подошел к столу и хотел позвонить, однако Освальд, последовавший за ним, внезапно положил руку ему на плечо и спросил серьезным, настойчивым тоном:

— Эдмунд, что ты имеешь против меня?

— Против тебя? Ничего абсолютно! Ты должен извинить меня, если я сейчас немного рассеян. У меня в голове Бог знает что — неприятности со служащими. По одному этому случаю с управляющим ты можешь представить, какие вещи приходится узнавать.

— Нет, это не то, — уверенно проговорил Освальд. — Твое недовольство относится только ко мне. Как сердечно ты прощался со мной и как теперь встречаешь! Что произошло?

С последними словами он обнял графа и попытался заглянуть ему в глаза, но тот вырвался из его объятий.

— Да не мучь же меня все время подобными подозрениями! — пылко воскликнул он. — Неужели я должен отдавать тебе отчет в каждом слове, в каждом взгляде?

Освальд отступил на шаг и скорее изумленно, чем оскорбленно посмотрел на него. Эта вспышка, для которой не было никакого повода, была ему совершенно непонятна.

В это время снизу донеслись шум подъехавших экипажей и громкий лай собак. Эдмунд глубоко вздохнул, словно избавившись от нестерпимой муки.

— А, наши гости! Прости, Освальд, что я оставляю тебя. Я поджидал несколько человек на охоту, которая состоится завтра. Ты, конечно, также примешь в ней участие?

— Нет, — холодно ответил Освальд. — Я приехал не для удовольствия и завтра же должен уехать.

— Так скоро? Это очень неприятно для меня, но тебе лучше знать как располагать своим временем. Я прикажу приготовить тебе комнату. — Эдмунд был уже на пороге, но обернулся еще раз. — Да, еще одно, Освальд! Объяснись, пожалуйста, с управляющим! У меня нет ни умения, ни терпения. Что бы ты ни сделал, я на все заранее согласен. До свиданья!

В последних словах снова слышалась торопливость, стремительно сменившая прежнюю безучастность. Затем граф исчез так быстро, словно у него земля горела под ногами.

Оставшись один, Освальд не знал, сердиться ли ему на такой прием или беспокоиться. Что произошло? Освальд мог только одним объяснить странное поведение двоюродного брата — Эдмунд вошел в салон почти сразу после того, как оттуда вышла Гедвига. Может быть, он пришел раньше и слышал из соседней комнаты их краткий, но такой многозначительный разговор. Хотя при этом и не было произнесено ни одного слова, указывавшего на признание, все же этого было достаточно, чтобы открыть глаза Эдмунду, показать, что было между Освальдом и невестой молодого графа, достаточно, чтобы зажечь в нем пламя ревности. Этим объяснилось и то, что он отшатнулся, когда Освальд протянул ему руку, а также его равнодушие к грозившим ему убыткам, его взволнованность и расстройство.