Гонду.рус

Райкаард бросил курить и понял, что значит быть наркоманом. Обклеенный с головы до ног никотиновым пластырем он стремительно переходил из состояния унылой депрессии к неожиданным яростным вспышкам, которые к счастью продолжались недолго. Прооравшись и выкинув за борт очередную электронную сигарету Йохан запирался у себя в каюте и часами сидел в одиночестве. На тридцать девятый день рождения команда подарила ему электронную трубку. Трубка улетела за борт на пятый день.

Как и обещал врач, через три месяца стало легче, а через полгода организм окончательно смирился. Еще через полгода очередной рентгеновский снимок показал, что все мучения были не напрасны. У Йохана осталась лишь одна привычка, напоминающая ему о днях, когда он не мог обходиться без табака. Каждый вечер, в то время, когда диск солнца стремился скрыться за горизонтом, он выходил на ходовой мостик и доставал подаренную отцом трубку. Из трубки, которую курили непрерывно в течении пятнадцати лет запах табака не выветрится никогда. Ноздри с силой втягивают в себя этот запах, невидимые молекулы попадают в кровь, легкий разряд пробегает по нейронным связям головного мозга. Глаза закрываются и человек на мостике стоит несколько секунд с закрытыми глазами, отрешившись от всего вокруг и легкая улыбка озаряет его суровое небритое лицо.

Вы спросите меня, откуда я знаю всю эту чушь? Да конечно же от самого капитана. Мы проторчали с ним неделю на рейде в шведском Гетеборге и вышли в море на пять дней позже, чем было запланировано. А что вы хотите? Когда судно отправляется в путь под эгидой организации объединенных наций, это значит, что его грузят два десятка гуманитарных организаций из нескольких стран мира. Как вы сами понимаете, понятия дисциплина и гуманитарные организации находятся по разным бортам судна, как сказал бы наш капитан, и никогда друг с другом не встречаются.

Спустя сутки с небольшим после выхода из Гетеборга, преодолев порядка четырехсот пятидесяти морских миль, мы добрались до порта Халл. Великобритания, а как же без нее. Англичанам непременно надо показать, что они ничем не хуже Евросоюза и им тоже небезразлична судьба нескольких тысяч дикарей, обитающих на двух островах где-то на севере норвежского моря. Хотя, скорее всего им небезразличны сами острова. Не убиваемый временем инстинкт колонизаторов, сглаженный современными приличиями и решениями ООН, заставляет посылать к не таким уж и далеким землям не военные корабли, а всего лишь несколько контейнеров с консервами, одеждой, инструментами и прочей дребеденью, которая может понадобится людям, живущим черте где и черте как.

Мы кстати тоже участвуем в этом проекте. Кто это, мы? Мы – русские, россияне, Russians, как говорят все остальные члены команды. Russians на судне двое: я и мой научный руководитель, доктор геолого-минералогических наук профессор Юрий Иосифович Гартман. Точнее будет сказать, что он не мой научный руководитель, а научный руководитель нашей экспедиции в состав которой входят всего два человека. Я и он. Он и я. Как вам больше нравится. Что я могу сказать о своем руководителе? Как и большинство людей, описывая который мы используем такие слова как: профессор, Иосифович, Гартман – он еврей. А это значит, человек умный, это свойственно большинству профессоров и, как мне кажется, большинству евреев. Хотя, на счет профессоров я могу ошибаться. На счет евреев я тоже наверняка неправ, но это только потому, что как бы ты о них не подумал, ты все равно будешь неправ.

Юрий Иосифович не только еврей, он еще и патриот. В этом я убедился в первый же вечер, когда капитан пригласил нас поужинать в компании с ним и первым помощником. Вскоре выяснилось, что смысл ужина заключался вовсе не в том, чтобы поесть, а в том, чтобы нажраться. Нажраться водки. Впрочем, процесс изначально был задуман не просто как банальное пьянство, а как соревнование. Соревнование духа, силы воли и, очевидно, крепости желудка двух сильнейших в мире команд. Да, так мне сказал первый помощник. Никто так не умеет пить, как русские и моряки. И сейчас мы должны были прояснить, кто же из мастеров этого дела мастеровитее. В порту капитан под завязку затарился шведской водкой, так что спортивного инвентаря у нас хватало.

Несколько раз мне доводилось пить в компании друзей отца. Он брал меня иногда с собой в баню или на рыбалку, а однажды мы летали вместе на охоту на какой-то дальний кордон, где-то в Карелии. Так вот, мне хорошо отложилось в голове, что мужики, которым уже перевалило лет за сорок, а тем более за пятьдесят любят вспоминать, как они могли пить раньше. Когда деревья были большие. Тьфу, не то! Когда я был маленький. Опять не то! Когда они были молоды. Точно, именно так. Они были молоды, полны сил и могли в лёгкую бухать всю ночь в студенческой общаге, мешать в сифоне водку с шампанским, а с утра как ни в чем не бывало успевать на первую пару.

Сейчас мне двадцать шесть лет, соответственно я могу предположить, что нахожусь в самом расцвете своих творческих алкогольных способностей. Я еще достаточно молод и силен, но тем не менее уже умудрен некоторым опытом шести курсов студенческой жизни и двух лет в аспирантуре. В общем я достойный соперник любому моряку. Так я считал. Так я считал первые пару часов нашего застолья.

Капитан и его помощник пили как стало бегемотов, переживших засушливый сезон в саванне Ботсваны. Юрий Иосифович с достоинством поддерживал честь русской науки. Меня некоторое время выручало то, что мой многомудрый руководитель перед ужином чуть ли не силой выдавил мне в рот пол тюбика Энтеросгеля, но, когда количество выпитого перевалило за литр на человека, спасительный гель утратил свои чудодейственные свойства.

Тостующим на правах хозяина в основном был капитан.

– A great ship asks deep water! (Большому кораблю – большое плавание!) – торжественно провозгласил голландец, распечатывая коробку шведской водки.

– Oh, еа! (О, да!) – решительно согласился старпом.

После того как выпили, за моряков, их корабли, за большой фрахт и малую волну, мы вспомнили о женщинах и хлопнули по рюмашке за подруг моряков, за жен моряков и за то, чтобы первые никогда не встречались со вторыми. Когда тушеная капуста и фрикадельки уже заканчивались, а водка была в самом разгаре, тост произнес Юрий Иосифович. Неторопливо, опираясь руками на стол он поднял вверх грузное тело, так что его живот почти полностью скрыл от меня капитана. При первой встрече я предположил, что именно в животе скрывается могучий интеллект профессора, ибо вряд ли он мог поместиться где-либо еще. Свою идею я, впрочем, озвучивать не стал, ибо профессор был могуч не только интеллектом.

Возвысившись над столом он в привычной манере лектора кашлянул, прочищая горло, и великолепным басом на не менее великолепном английском двинул речь.

– Друзья мои! Судьба моряка – почти все время быть далеко от своего родного дома. Он постоянно в пути, в борьбе с ветрами, штормами и может быть даже с айсбергами, которые вы мне, друзья мои обещали показать, – капитан и старпом дружно закивали под испытующим взглядом Гартмана, – жизнь ученого большей частью проходит в кабинетной тиши, в окружении книг, рукописей и таких же скучных людей, как он сам.

Надеюсь, в последней фразе профессор упомянул не меня, а кого-то из своих коллег по кафедре минералогии.

– Но тем не менее судьба свела нас всех здесь, на этом судне, которое упрямо рассекая волны идет от одного, чужого для нас берега к другому, такому же чужому. Друзья! – профессор поднял рюмку выше, – я хочу выпить за тот берег, который каждый из нас считает своим родным. У каждого это свой берег, но все мы любим его всем своим сердцем. Выпьем за Родину!

Голландцы были в восторге от произнесенного тоста. Все дружно чокнулись.

– Вы настоящий патриот, Юрий Иоси-фафи-вич, – с трудом складывая буквы в слова провозгласил я.

– Лэхаим, – почему-то ответил мне мой научный руководитель и с легкостью опрокинул в рот очередную рюмку уже ненавистного мне Абсолюта.

Я задумался.

– Послушайте, Юрий Иаофиси… профессор, мы ведь сейчас с вами пили за одно и тоже? У нас же с вами одна Родина? – водка придала мне смелости.

Профессор доброжелательно посмотрел на меня умными карими глазами в которых я не заметил и следа опьянения.