Гони свой поезд, мальчик! (сборник)

3

Назавтра, проснувшись, он подумал снова с завистью о сенокосе. Уже там, на сенокосе, был Женька! А тут живи в Озерщине, броди по этим деревенским дюнам. И даже не сядешь на трактор, не выедешь на трактородром, поскольку на группу всего три трактора. Будут другие хлопцы колесить по пыльному загону, а он уже вчера наглотался пыли.

Сердитый на Стодолю, который никак не поощрил его за вчерашнее бесстрашие, Васька расхаживал у ворот трактородрома после занятий. И то присаживался на седую от пыли скамейку, перебирая в коричневом портфеле учебники химии, агротехники, то вновь забредал туда, на трактородром.

Стодоля же словно и не замечал его!

И Васька, с обидою поглядывая на неблагодарного человека, желал невероятного: чтобы опять какое-нибудь происшествие, чтобы можно было блеснуть безрассудной смелостью и чтобы, наконец, голубоглазый человек услышал его простую просьбу и поступил с ним по совести.

Трактора, закончившие путаные круги, покатили с трактородрома.

Вот тут и подошел Стодоля в запыленных и даже словно бы ворсистых от белой пыли джинсах и, заморгав глазами, с недовольством спросил у Васьки:

— Ты чего? У тебя лишнее время? Или ты будешь ночью сидеть за учебниками?

— А я хочу, может, отремонтировать машину! Если надо, Стодоля, то я это быстро, — отвечал, хмурясь, Васька.

— Да ты, я вижу, деловой! Ни минуты без дела.

— А то машина пустая, — ворчливо продолжал Васька.

— Как пустая?

— А без крыши! — почти с негодованием воскликнул Васька и поспешил прочь, понимая, что вовсе напрасен и этот разговор.

Но Стодоля сразу же нагнал его, и за локоть придержал, и в глаза заглянул, и спросил участливо:

— Послушай, лепшы сябар, ты чего? Через неделю заканчиваем занятия — и в лагерь. Через неделю, лепшы сябар! Ну?

— А если хотите знать, я готов дважды героем быть, — продолжая вышагивать по мельчайшему, сыпучему, глубокому песку, ронял Васька. — Чтоб вам удружить. И чтоб вы меня послали на сенокос. А то нечестно так, Стодоля.

— Эх, лепшы сябар! — вздохнул сердечно Стодоля. — Ты отличный хлопец. И Дембицкому сегодня нужен помощник. Собирайся в учхоз. Но чтоб последнюю неделю приезжал на общие занятия. На специальные можешь не приезжать, тут у тебя прекрасно, а вот на общие — кровь из носа. По химии подтянись, лепшы сябар. Пускай конец занятиям, а все же, Василь, по химии, по химии подтянись! Ты, Дембицкий — вы же гвардия училища!

— Это честно, Стодоля? Честно — отпускаете? — просиял Васька, считая в эти мгновения своего мастера самым щедрым на земле человеком.

— Честно, — пожал плечами Стодоля.

— Тогда по рукам! — И Васька, нещадно тиская Стодолину руку, подумал о том, что надо не мешкать и любой попутной машиной добираться до учхоза, чтобы Стодоля не передумал вдруг.

4

На лугу Васька пел, и пели птицы, и даже ветер напевно посвистывал. Правда, свой голос, и голоса птиц, и голос вольного ветра лучше всего слышал Васька тогда, когда, разворачивая сенокосилку, даже приостанавливал свою стригущую машину. Чудный праздник — сенокос! Словно бы для какого-то невиданного пиршества все валится и валится сырая трава. Будет продолжаться это пиршество несколько больших дней, несколько мгновенных ночей, а потом на прибранном лугу будет ветер натыкаться на один мохнатый стог, на другой. Ах, повремени, не уходи, июнь, и не кончайся, дивная пора сенокоса!

День большой, и луг большой, и, пока солнце медленно ходило по небосводу, луг стал еще просторнее. Сначала Васька и не замечал, как ширится луг. Сначала он все водил, водил сенокосилку, изредка лишь вскидывая глаза и узнавая удачливых хлопцев, которых тоже отпустили с последних занятий, на сенокосилках, на волокушах или просто на лугу. А потом, когда тень от сенокосилки легла на луговую землю длинным темным домом, он поразился, какой необъятный этот луг, вроде прибавивший земли.

Лишь к вечеру можно передохнуть на минуту, до хруста в лопатках отвести назад согнутые в локтях руки и удивиться, какой ношей лег на его плечи день: волны, волны, волны скошенной его машиной увядающей травы. Да, лишь к вечеру можно вздохнуть и, ощутив сожженную солнцем кожу, вспомнить, как припекало в полдень, каким слоистым, струящимся был воздух, как хотелось броситься хотя бы в тот заросший червовыми листьями водяных лилий пруд, что как раз вблизи березовой рощи.

И теперь, когда он возвращался к становью, к палаточному городку, к пруду, он не очень спешил поскорее бухнуться в бутылочно-зеленую воду пруда, зная, что купание будет все равно. Ему даже хотелось испытать свое терпение, помучаться еще полчаса без купания в сонной воде, побродить в березовой роще, наслаждаясь смертельной усталостью, ожидая купания и сна.

Он действительно завернул в рощу, к березам с необыкновенно нежной берестой, к палаткам, вяло поокликал утомленных работою хлопцев, вяло отозвался на чей-то возглас.

А потом, протаранив теплую воду, с открытыми глазами поплыл под водой, где можно было увидеть обметанные пузырьками, растущие дудочками побеги лилий. Выплыв с шумом наверх, Васька сказал себе, что вот он и счастлив. Иначе отчего бы он пел на лугу, отчего бы побрел, чуточку помешанный от работы, в палаточный городок, когда нужно было сразу бежать спасаться в пруду?

Меряя тихую воду форсистыми хлопками ладоней, он плыл туда, где предостерегающе гоготала гусиная чередка. И теперь так ясно видел волнения последних дней, так понимал причину этих волнений. Нет, не собирался он оспаривать у Дембицкого честь лучшего в училище тракториста, а совсем другое звало его на сенокос. Ведь только в эти два счастливых дня, когда водил и водил он сенокосилку по ровному лугу, забывая возвращаться хоть на полдня в училище, — только теперь почувствовал он себя настоящим водителем машин. Несметные волны трав на приднепровском лугу, и это он, он, Васька, скосил все! Было от чего одуреть, захмелеть! И если, признаться, там, на трактородроме, все-таки не совсем он еще верил в себя, то здесь, на лугу, открыл, что он уже взрослый, что он уже работает… Ах, повремени, не уходи, июнь, и не кончайся, дивная пора сенокоса!

И день, не уходи!

Но он уже заканчивался, большой день, уже потемнел пруд, в котором отражалось бронзовое облачко. И Васька, надев на влажное тело рубашку с короткими рукавами и ощутив, как пахнет эта рубашка травами, поплелся в березовую рощу, думая о сне.

И не знал он, что уже теперь для него кончится праздник сенокоса.

Он сунулся в палатку, где уже вторую ночь спало трое или четверо хлопцев. Тут из тьмы брезентовой ночлежки появился Женька Дембицкий и сказал:

— А мы, Василь, считай, вдвоем весь луг скосили. Я вожу, вожу сенокосилку, потом выпью воды из фляжки и погляжу в другую сторону — а там твоя сенокосилка…

— И я глядел на твою сенокосилку! — обрадовался Васька: вот и не стоит меж ними ничего, никакая зависть, и оба счастливы, и можно дружить.

— Да, Стодоля приехал, — вдруг спохватился Дембицкий и махнул куда-то в глубь березовой рощи, светлой от частых белоснежных стволов.

И Васька, почувствовав тревогу в его голосе, догадался:

— Меня крыл за то, что не приезжал в училище?

— Крыл! — с досадой вздохнул Дембицкий.

— А может, я больше пользы принес тут! Может, я сам знаю, когда надо уходить с луга, а когда нельзя!

Женька снова вздохнул и повел рукой в светлую тьму рощи. Васька решил, что он показывает ему, Ваське, спасительную дорогу. И тут же покинул Женьку и подался от своего брезентового логова, чтобы затаиться где-нибудь до полуночи и выждать, пока не уедет Стодоля в Озерщину. Очень он боялся объяснений со Стодолей, боялся, как бы мастер не увез его с собой в училище на последние занятия. «А кто тут без нас? — возражал он мысленно Стодоле. — Я, Дембицкий — мы ж гвардия училища, сами так говорили, Стодоля!»