Гонители

Конь ржал, и ему откликнулись другие. Надо успеть. Чиледу рванулся. И сон ушел от него.

Огонь прогорел. Ветер кружил пушистый пепел. Призывно ржал его конь.

Издали, с верховьев реки, доносилось ответное ржание. Хори-туматов там как будто не должно быть… Чиледу пошел к коню. На другом берегу за кустами черемухи промелькнули всадники. Он хотел их окликнуть, но что-то его остановило. Вгляделся. Всадники показались вновь. Они ехали оглядываясь.

На голове у них были железные шлемы. Чужие. Воины.

Пригибаясь, он побежал к коню. Надел узду, снял с ног путы, тихо повел в лес. Только бы не заметили. Только бы успеть предупредить.

Но всадники, слышавшие ржание его коня, были настороже. Заметили.

Бросились через реку, закричали. Он вскочил на коня, оглянулся. Из леса на берег Уды выскакивали новые всадники. Сколько же их – тысяча, две, три?

Стрела просвистела над его головой, ударилась впереди в сосну, отщепив от ствола кусок коры. Лошадь прянула в сторону. Вторая стрела ударила ей в бок, Чиледу соскочил на землю, побежал в гору, сквозь прозрачный березняк.

Всадники настигли его, чем-то тяжелым ударили по голове. Он ткнулся лицом в опавшие листья.

Очнулся на берегу реки, у своего огня. Чужие воины спешивались, подкладывали в огонь дрова, разрезали на куски мясо кабарги. Над ним наклонился пожилой воин.

– Смотрите, он живой!

– Если бы и сдох – ничего. Я эти места знаю.

Голос говорившего показался знакомым. Чиледу приподнял тяжелую голову и увидел Хорчи. Тот приблизился к Чиледу, круглое лицо расплылось в довольной ухмылке.

– Не ждал меня, Чиледу? А я вот, видишь, прибыл. И теперь уже никто не помешает набрать мне тридцать самых красивых женщин вашего племени.

Чиледу сел. Перед глазами покачивались, расплывались лица людей, деревья, морды лошадей. Он закрыл глаза, долго сидел так. И когда снова открыл глаза, стал видеть более отчетливо.

– Хорчи, мы и тебе, и всем другим сохранили жизнь… Зачем пришел снова? – Говорить ему было трудно, в голове что-то гремело, стучало.

– Чингисхан с помощью неба покорил все народы, – сказал Хорчи.

– Люди должны жить так, как они сами желают, а не так, как этого хочет сын Есугея или кто-то другой. Ты низкий человек, Хорчи. Тебе подарили жизнь. А ты несешь смерть.

– Кто не покоряется Чингисхану, того само небо обрекает на смерть.

– Хватит с ним разговаривать! – сердито сказал высокий нойон. – Пусть садится на коня и указывает дорогу.

– Слышишь? – спросил Хорчи.

Чиледу ненавидел этого человека с довольной усмешкой. Если бы враги были без него, их можно было увести куда-нибудь в глубь леса, но с ним это не удастся. А хори-туматы ничего не знают. И он ничем не может им помочь.

– Я не поведу вас…

– Тогда мы тебя убьем. – Хорчи хохотнул, будто сказал что-то забавное.

– На коней! – приказал нойон. – Хорчи, прикончи его.

Хорчи взял у воина копье, ударил в грудь. Чиледу опрокинулся на спину. Горячая боль хлынула к горлу, перехватила дыхание. Но сознание не покинуло его. Он слышал, как Хорчи выдернул из груди острие копья, как застучали копыта коней. Пошевелился, передохнул, и боль ушла, но тело стало словно бы чужим. С большим трудом он подтолкнул под полу халата руку, зажал рану ладонью, почувствовал слабый ток крови сквозь пальцы. Но ни прижать ладонь плотнее, ни сжать пальцами уже не мог. И понял, что это конец.

Все было так, как он хотел. Над ним тихо шумел лес, качались ветви деревьев, косо падали желтые листья, и под берегом плескалась река.

Сбылось его давнее желание, может быть, единственный раз в жизни… Но должно сбыться и другое. Его душа отлетит к небесным кочевьям и соединится с душой Оэлун. Ждать осталось недолго.

Глава 6

Меж сопок мчался раненый хулан. По его спине с черным ремнем пробегала дрожь, из дымчато-серого бока струилась кровь, брызгами падала на покрытую изморозью траву. Хулан заворачивал голову и круглым обезумевшим глазом смотрел на преследователя. Его покидали силы, он все чаще запинался. Но устал и конь под преследователем.

Хан бешено колотил пятками в потные бока коня. Еще немного… Еще…

Хан привстал на стременах, натянул лук, нацелил стрелу в спину хулана.

Мимо. От досады выругался, луком ударил по крупу коня.

Хулан запнулся, упал на колени, однако тут же вскочил и побежал. Но расстояние сразу убавилось. И хан вновь поднял лук. Снова не попал. В его светлых глазах взметнулась злоба. Он стал кидать стрелы одну за другой, почти не целясь, и все они втыкались в землю то слева, то справа от хулана. Стрелял до тех пор, пока рука, опущенная в колчан, не наткнулась на пустоту. Отбросил ненужный теперь лук, резанул плетью коня. Хулан уходил, и было бы благоразумно остановиться. Но благоразумие покинуло хана. Неистовая ярость охватила его. Он терпел поражение и не хотел признать этого. Он ненавидел хулана за то, что бежит быстро, своего коня за то, что бежит медленно, самого себя – за неумение верно послать стрелу.

Конь хрипло, запаленно дышал, от ударов плети он даже не вздрагивал.

Обессилел и хулан. Он уже не оглядывался, опустил большую голову, спотыкался чуть ли не на каждом шагу, его кидало из стороны в сторону.

Конь неожиданно зашатался и рухнул на землю. Хан едва успел выдернуть из стремян ноги. Хулан остановился, уткнув морду в траву, постоял так и медленно лег.

Хан сел на траву. Его руки и ноги подрагивали, сильно колотилось сердце. В душе уже не было ни ярости, ни ненависти. Не было и радости, что хулан не ушел, и жалости к загнанному коню не было. Жалко почему-то стало себя. Вытянул подрагивающие руки с крупными выпуклыми ногтями на больших и сильных пальцах. Кожа на тыльной стороне ладоней собралась в глубокие морщины, под ней синели набухшие жилы. С внезапно нахлынувшей тоской подумал: «Неужели старею?» Снял с головы шапку, провел ладонью по голове, ощупал косички. Волосы от лба до макушки почти совсем вылезли, в косички скоро нечего будет заплетать, в бороде и усах все гуще изморозь седины.

Неужели близка старость? А жизнь только начинается.

Вдали показались кешиктены. Он оставил их, когда ранил хулана.

Хотелось добить самому. Не смог. Видно, не те уже стали руки, и глаз уже не тот, видно, ушла молодость… Ну, нет. Он никогда не будет старым и дряхлым, небо убережет его от немощи.

Хан резко поднялся, пошел к хулану, на ходу доставая нож. Хулан пошевелил ушами, приподнял голову и вдруг с утробным стоном встал на ноги, сделал шаг, другой. Хан побежал к нему, путаясь в полах длинного халата.

Хулан тоже стал быстрее перебирать ногами, перешел на рысь и скрылся за сопкой. Хан возвратился к коню. Его мокрый от пота, курчавый бок часто подымался и опускался, из влажных ноздрей с шумом, как из кузнечного меха, вырывалось дыхание, колебля перед мордой траву.

Подскакали кешиктены. Никто ни о чем не осмелился спросить. Подали брошенный им лук и раскиданные стрелы – все до единой подобрали, – подвели чьего-то коня, хотели помочь сесть в седло, но он оттолкнул их, поставил ногу в стремя, левую руку положил, на переднюю луку седла, правую – на заднюю. Когда-то он взлетал в седло легко, как птица. Но сейчас ощутил груз своего тела и снова подумал об ушедшей молодости. До самого куреня никому не сказал ни слова.