ГОНИТВА

– Староста я, Случ-Мильчанский староста. Отдайте тело.

– Он тебе кто – сват, брат? – нервничал немец. – Что прицепился, как собака к репью?…

Батурин хмыкнул в усы.

Мужик поднял голову. Глаза у него оказались синие – и вовсе лишенные той рабской покорности, которую выражало тело.

– Он гонец, пане, – с редкостным достоинством ответил староста. – Грех тому, кто его убил, но трижды грех тому, кто не дает похоронить по-христиански.

Мужики закивали.

– Тьфу ты, Господи! – адъютант совсем по-бабьи плеснул ладонями по бедрам. – Ты что, меня не понимаешь?!

– Отдайте, господин ахвицер. Христом-Богом прошу.

"Еще немного, – подумал Кит с насмешкой, – и тут будет второе тело". И тут же пожал рыхлыми плечами и, словно умывая руки, потер одна о другую влажные перчатки. Стоять в засаде было весело. Было интересно, как этот хлыщ выкрутится из положения. А адъютант, словно следуя какому-то указанию, вел себя вежливо.

– Как тебя звать, мужик?

– Юрья.

– Послушай, Юрья, у тебя обычай, а у меня служба. Человек этот не своей смертью умер. И мы то обязаны расследовать, понятно?

Староста, не вставая с колен, кивнул.

– Должны тело в город отвезти, в анатомический театр.

– Куды?

Офицеры блау-роты громко рассмеялись.

– Туды… – передразнил один, пьяно осклабившись, – где его на члены разберут. Как в Та-Кем.

Мужики резко подались вперед. Лицо Юрьи потемнело.

– Вы… пан… не говорите так.

– Это отчего ж?

Сбоку Батурину был виден лишь офицерский профиль – медальный, с рыжими бакенбардами и недобрым зеленым глазом. Губы смеялись, а в глазу плавала мутная искра – как в изгибе налитой первачом бутыли.

– Грех.

– Да что ты все грехом в нос тыкаешь?

Смех, как это часто бывает у пьяных, перетек в мгновенный беспричинный гнев. Отпихнув адъютанта, разведя широкими плечами, зеленоглазый оторвал немаленького старосту от земли:

– Душу вытрясу. Валите отсюда, понял?!

– Ста-ах!!

Юрья, синея, хватал воздух ртом и никак не мог ухватить. Стах, как мешок, отбросил его в сторону мужиков.

– А то будешь там, где…

Стах, сделав неприличный жест, повернулся спиной – и вдруг повалился на закрытые двери. В пояснице торчали вилы. А в группке мужиков, как только что староста, синел лицом молодой паренек. Батурин отчетливо видел его дрожащие губы:

– Я не… не…

И все смешалось. Никто из офицеров даже выстрелить не успел.

Лейтава, Вильно, 1831, апрель

Утром того же дня Генрих Айзенвальд, человек по особым распоряжениям герцога Ингестрома ун Блау, в последний раз раскладывал на необъятном столе в своем кабинете бумаги, с шеневальдской дотошностью собранные для него какими-то неизвестными архивариусами, писарями, столоначальниками… Первый ряд заняли донесения из уголовной полиции Виленского, Двайнабургского и Ковенского поветов. И если виленцы без изысков обошлись хрусткой желтой бумагой, то остальные два отделения постарались блеснуть и подали каллиграфически исполненные отчеты на тонкой гаоляньской бумаге. Генрих усмехнулся неистребимому свойству чиновничьей натуры. И выложил второй ряд. В него попали сводная таблица блау-роты по собственно Вильне, а также Трокам, Ковно, Подвайнью и, отдельно, Краславке и Двайнабургу. Кроме таблицы блау-рота прислала краткий мемориал, в котором не просто перечисляла неясные случаи, но пыталась делать выводы по ним. Мемориал Генрих пока отложил – к выводам он собирался приходить сам. Вместо него во второй ряд угодили рапорта военных округов той же территориальной принадлежности. В третий ряд поместилась краткая докладная записка военной разведки и сведения, полученные из диацезий.

Четвертый, весьма объемный, образовали выписки из газет, журналов, печатных листков и других открытых источников, собранные Тумашем Занецким и подчиненными Матея Френкеля. Самый последний ряд составили мелкие заметки, сделанные самим Айзенвальдом по данным уцелевших агентов его личной сети и собственным наблюдениям.

Эти бумаги, педантично разложенные на столе, ценны были и сами по себе. Но ни у одного из независимых лиц, поработавших над их составлением, не было возможности взглянуть на все одновременно. У Айзенвальда эта возможность была.

Если предчувствия герцога Ингестрома верны и в Лейтаве действительно неладно, то некая общность: дата, или случай, или вовсе незначащая, но упорно повторяющаяся мелочь – будет присутствовать, по крайней мере, в четырех рядах из пяти. Если же ничего общего обнаружить не удастся, то поручение герцога все равно можно будет считать исполненным.

Айзенвальд углубился в чтение.

Случай с князем Омельским, едва не рассоривший генерала с молодым секретарем, на чиновников тоже произвел впечатление. По крайней мере, в газетной статье, найденной Тумашем, повторялась, самое малое, половина, или даже три четверти, цифр, представленных в отчетах виленских отделения по борьбе с политической заразой и полицай-департамента. Генрих сравнил два отрывка:

Из полиции:

"В карманах и ягдташе князя сохранились деньги на сумму 138 марок ассигнациями и 3 1/2 золотовки мелкими монеты. Малые украшения, портмоне с бумагами и пр., согласно описи. При трупе слуги найдено несколько бумажек с молитвой от нечистой силы, денег 1/2 марки серебром, патронташ со всеми набоями, оборванный ремешок от ружья".

Из блау-роты:

"В карманах и ягдташе князя сохранились деньги на сумму 130 марок ассигнациями и 3 марки мелкой монетой. Малые украшения, портмоне с бумагами и пр., согласно описи. При трупе слуги найдено несколько бумажек с молитвой от нечистой силы, полностью снаряженный патронташ, оборванный ремешок от ружья".

Похоже, кто-то обул наследников покойного на восемь марок с полтиной. Да и слугу обчистил. Или вот еще:

"…найден на болоте стариком, собиравшим клюкву (а вернее что варившим мед в лесу без акцизной марки – какая клюква в июле?)"

Тот же вопрос сам Айзенвальд задавал Тумашу Занецкому. Жаль, бумагу эту студенту не покажешь – вот бы повеселился. Да и насчет политического мотива Генрих не промахнулся:

"По частным сведениям из вайс-роты (представительские расходы 3 2/3 рубля серебром на ужин), князь Омельский Витольд в начале июня пытался задержать или похитить некую девицу, бывшую проездом через Омель на Речицу.

ВАЖНО: Местные крестьяне и дворня пана Витольда, узнав о скоропостижной смерти князя, нисколько не удивились, но пояснений и ответов от них не добились ни угрозами, ни подкупом. Применение особых мер воздействия было сочтено излишним.

Описания девицы либо дамы получить не удалось ввиду полной разноречивости в показаниях опрошенных.

Предположительно, князь Витольд казнен "Стражей", возможно менским или омельским комитетом, так как причастности виленской "Стражи" к этому делу не установлено. Вероятно, упомянутая гостья предлагала князю перейти на сторону инсургентов. Когда же тот отказался и пытался задержать эмиссара,"Стража" отомстила Пасюкевичу, избрав для мести момент нахождения князя подальше от Омеля – чтобы отвести от себя подозрения".