Гонка на выживание

Учитель побежал изо всех сил и сделал единственно возможное — бросился очертя голову в лестничный пролет метро.

Ему повезло. Он не упал на бетонные ступени, а врезался в поднимавшуюся пожилую супружескую пару. От удара они рухнули навзничь, и он съехал на них, как на санках, до самого низа. Вскочил и побежал, безжалостно расталкивая людей. Свернул за угол, перепрыгнул через турникет и рванул по платформе.

Станция «Рокфеллер-центр», одна из самых больших в системе метро, представляет собой настоящие катакомбы переходов. Там четыре пути, две платформы и больше четырнадцати выходов на улицу, два из которых ведут в главный вестибюль Рокфеллер-центра — это подземный лабиринт, тянущийся в каждую сторону на несколько кварталов.

На бегу Учитель выдернул майку из джинсов, чтобы закрыть пистолеты, потом снял куртку от Гуччи и бросил в один из выходов. Он не беспокоился, что оставит след — через несколько секунд кто-нибудь схватит ее и скроется. Достиг еще одной лестницы и стремительно бросился вниз, перескакивая через четыре ступеньки, подгоняемый металлическим визгом приближающегося поезда.

Он подбежал ко второму вагону, как только двери открылись. «Да!» — подумал Учитель.

Но внезапный топот ног за спиной заставил его оглянуться.

— Остановите поезд! — услышал он крик полицейского. — Да! Да! Стой, машинист! Стой!

Бинг-бонг. Двери закрылись, словно все было в полном порядке. Как не любить этот чертов город? Тут все помешанные! Поезд, загудев, тронулся.

Учитель утер пот и взглянул на пассажиров полупустого вагона. Все уткнулись в газеты или книжки в бумажной обложке. Не лезь не в свое дело. Чертовски верно. Он стал смотреть на огни туннеля, мелькающие за окнами созвездиями голубых падучих звезд.

Невероятно — он снова свободен. Неостановим! Рука судьбы направляет его. Другого объяснения просто не существует.

Но едва он так решил, задняя дверь вагона с лязгом открылась, и показались, тяжело дыша, двое транспортных полицейских. Пожилой, крепко сложенный белый и молоденькая негритянка, должно быть, только что поступившая на службу.

Оба держали руки на рукоятках «глоков», но не вытаскивали оружия.

— Замри! — крикнул старый фараон, но пистолета все же не вытащил. Какого черта он ждет? Письменного приглашения?

Учитель меньше, чем за секунду, выхватил оба ствола из-за пояса джинсов — «кольт» двадцать второго калибра в правой руке, сорок пятого в левой.

Теперь пассажиры обратили на него внимание. Широко раскрыли глаза, кое-кто с пронзительным криком вжался в сиденье или бросился на пол.

— Слушайте меня! — крикнул Учитель. — Клянусь, полицейские мне симпатичны. У меня нет к ним претензий, и я не хочу причинять вам вреда. Дайте мне уйти. Это все, что мне нужно.

Поезд приближался к станции на углу Пятьдесят первой улицы и Лексингтон-авеню. Машинист, видимо, все-таки понял, что случилось что-то неладное, и внезапно затормозил. Потерявшие равновесие полицейские потянулись за «глоками».

— Я сказал нет, черт возьми! — заорал Учитель. Левой рукой он выстрелил из «кольта» сорок пятого калибра в колено, пах и голову мужчине. Одновременно правой расстрелял последние четыре патрона поверх портупеи женщины. Нужно было не попасть в эти чертовы кевларовые бронежилеты.

Казалось, из ушей его брызнула кровь, от грохота «кольта» сорок пятого калибра без глушителя в голове словно взорвалось несколько крохотных бомбочек. Но вместе с ними бушевали эндорфины. Какой кайф! Не сравнимый ни с чем в мире.

Поезд, содрогнувшись, остановился, двери автоматически открылись. Ждущий на платформе бизнесмен хотел было войти в вагон, но, замерев на секунду, стремительно убежал.

Учитель собрался сделать то же самое, но тут позади него раздался выстрел, и пуля просвистела мимо уха. Он резко повернулся и замер.

Стреляла женщина-полицейский. Она лежала с простреленным животом на полу вагона, однако пыталась поймать его в прицел ходящего ходуном пистолета. Какое мужество под огнем!

— Великолепно, — искренне похвалил Учитель. — Ты заслуживаешь медали. Очень сожалею, что вынужден это сделать.

Он поднял «кольт» сорок пятого калибра и прицелился в ее испуганное лицо.

— Право, сожалею, — сказал он и нажал на спуск.

Глава тридцать третья

Я не мог поверить! Черт возьми, что происходит в этом мире? Когда мы заканчивали собрание опергруппы, стало известно, что в центре города стрельба поднималась дважды. По предварительным сообщениям, в районе Рокфеллер-центра какой-то мерзавец убил женщину и двоих транспортных полицейских.

Тот, кого мы искали. Сомнений больше не было.

Даже с включенной сиреной у меня ушло почти сорок минут, чтобы проехать через затор возле управления и добраться до места происшествия на углу Пятьдесят первой улицы и Лексингтон-авеню.

Над Ситикорп-билдинг завис полицейский вертолет, рокочущий, казалось, в такт с моим сердцем, когда я пробирался через толпу, бурлящую на полностью блокированной Пятьдесят первой улице.

Незнакомый сержант пропустил меня под желтую ленту у спуска в метро. Его унылое лицо сказало мне о том, чего я не хотел знать. Громкие звуки полицейских радиостанций и сирен сопровождали меня, пока я спускался в жаркий, тесный лестничный колодец.

В туннеле стоял поезд. Вдоль одного из передних вагонов толпились на платформе около двадцати полицейских. Я увидел на окровавленном полу стреляные гильзы и с первого взгляда понял, что было произведено несколько выстрелов.

Толпа полицейских раздалась, когда фельдшеры выкатили из вагона каталку. Все быстро обнажили головы. Грузный спецназовец рядом со мной перекрестился. Когда каталка приблизилась, я последовал его примеру, тряся головой, чтобы избавиться от внезапного онемения в груди.

Жертвой была молодая женщина из транспортной полиции. Я знал только, что ее звали Тония Гриффит, и не мог даже разглядеть лица, залитого кровью.

Я спросил одного из транспортных полицейских о напарнике Тонии и услышал, что его везут в больницу «Бельвью».

— Есть надежда? — спросил спецназовец.

Транспортный полицейский не ответил.

— Сукин сын, — произнес спецназовец, яростно стиснув кулаки. — Проклятый сукин сын.

Я не смог бы сказать это лучше.

За прошедший час все изменилось. Преступник убил одного, может, двоих наших. Ставки резко поднялись.