Гонка

— Научившись летать, вы могли еще многому научиться у своего друга Марко?

Джозефина вздохнула.

— Я не понимала его итальянский, а он плохо говорил по-английски и вечно возился с машинами. — Лицо ее прояснилось. — Но одному он меня научил. Мне стоило большого труда понять, что он говорит по-английски. Но в конце концов я вытянула это у него. Он сказал: «Хорошая летающая машина должна летать — она хочет летать». Ну разве не удивительно?

— Это правда? — спросил Белл.

— Полная и несомненная. — Она снова положила руку на машину. — Так что, пожалуйста, простите меня, мистер Белл, если у вас нет больше вопросов. Я надеюсь, эта хочет летать. Но требуется время, чтобы убедиться в этом.

— Вы скучаете без Марко Селера?

Глаза ее не затуманились, как докладывал Арчи, но Джозефина призналась, что конструктора ей очень не хватает.

— Он был добрым и мягким. Совсем не таким, как мой муж. Да, мне его не хватает.

— Тогда для вас утешение — летать на его последней машине.

— Благодаря доброте и щедрости мистера Уайтвея. Вы ведь знаете, он купил ее у кредиторов Марко. — Она покосилась на Белла. — Я у него в большом долгу.

— Ну, вы можете отплатить ему, участвуя в гонке за кубок Уайтвея.

— Я должна не просто участвовать в гонке. Я должна выиграть кубок Уайтвея. У меня нет своих денег. Я полностью зависела от Гарри, а теперь завишу от мистера Уайтвея.

— Уверен, он будет благодарен, если вы выиграете гонку.

— Никаких если, мистер Белл. — Джозефина устремила взгляд в небо, куда поднимался «Блерио» цвета пергамента, а когда снова посмотрела на Белла, глаза ее стали непрозрачными. — Я выиграю, мистер Белл. Но не ради его благодарности. Я выиграю, потому что постараюсь изо всех сил и потому что Марко построил машину, которая лучше всех участвующих в гонке.

Позже в разговоре с Арчи Исаак сказал другу:

— Будь я азартным, я бы поставил на нее.

— Но ты и есть азартный! — напомнил Арчи.

— Это верно.

— Белмонт-парк кишит безработными игроками, которые с радостью избавят тебя от твоих денег. Нью-йоркские реформаторы только что издали закон, запрещающий ставки на бегах лошадей. Гонка «Атлантический — Тихий» для букмекеров — божья благодать.

— И как ставят на Джозефину?

— Один к двадцати.

— К двадцати? Ты шутишь? Да тут можно выиграть целое состояние.

— Букмекеры считают, что она выступает против лучших летчиков Америки. И еще они считают, что нас побьют европейцы, ведь на их счету все рекорды в длительных гонках через страны.

Белл отправился искать букмекера, который принял бы ставку в тысячу долларов на Джозефину. Ему сказали, что лишь один может принять такую большую сумму, и направили его к Джонни Масто, невысокому, широкоплечему, средних лет: Джонни был в клетчатом костюме, и от него пахло дорогим одеколоном; такой одеколон использовали в парикмахерской отеля «Плаза». Старое помещение под трибунами, где раньше принимали ставки, в связи с запретом пари на бегах и скачках превратили в выставочный зал, где демонстрировали двигатели и запасные части самолетов, автомобилей и моторных лодок. Масто таился в глубине, за лесом стальных колонн, которые поддерживали трибуны. У него был сильный бруклинский акцент, какой Белл слышал только в оперетте.

— Вы правда хотите это сделать? — спросил букмекер, который сразу распознал частного детектива, едва его увидел.

— Решительно да, — сказал Исаак Белл. — На самом деле, раз уж вы спросили… пусть будет две тысячи.

— По миру пойдете, мистер. Но все обойдется, если я вначале задам несколько вопросов.

— Что?

— Это гонка с заранее известным результатом?

— Заранее известным? Но ведь это не бега и не скачки.

— Я знаю, что это не лошади. Но все равно это гонка. Результат определен заранее?

— Нет. Это точно. Никакой договоренности нет, — сказал Исаак Белл. — Гонка одобрена Американским обществом воздухоплавания. Все будет честно, как в церкви.

— Да, да, да, только эта девушка — жена Гарри Фроста.

— Она больше не имеет ничего общего с Гарри Фростом.

— Да не может быть!

Белл уловил в голосе букмекера насмешку. И предположил, что Джонни известно что-то такое, чего сам он еще не знает.

— Что вы этим хотите сказать, Джонни?

— Она больше не с Гарри? А почему тогда он здесь бродит?

— Что?

Белл так сильно сжал руку Масто, что букмекер поморщился.

— Я вчера видел парня — одно лицо с Гарри.

Белл разжал руку, но смотрел по-прежнему строго.

— Вы хорошо знаете Фроста?

Все собранные свидетельства говорили, что Фрост не появлялся на публике несколько лет.

Джонни Масто гордо сказал:

— К Джонни Масто приходят все самые главные любители спорта. Я был хорошо знаком с мистером Фростом, когда он хаживал в Белмонт-парк.

— И давно это было?

— Не знаю. Года четыре назад, должно быть.

— В тот год, когда впервые открылись беговые дорожки?

— Да, наверно. Кажется, давно это было.

— Как он выглядит, Джонни?

— Крупный парень, плечи, как у быка. Отрастил бороду. Как вон на том плакате.

Он кивком показал на приклеенный к столбу плакат Ван Дорна, где Фрост был нарисован с бородой.

— На рисунке он похож?

— Похож, только борода седая. Он выглядит гораздо старше, чем раньше.

— Намного старше? Тогда почему вы уверены, что это он?

— Он что-то бормотал про себя, как и раньше. Расталкивал людей, словно их нет. Лицо багровело без всякой причины. Делалось багровым как кусок говядины. Перед тем как его заперли в сумасшедший дом, было то же самое.

— Но если вы так уверены, что это он, Джонни, почему не сдали его за вознаграждение? Пять тысяч долларов — большие деньги даже для букмекера, работающего с главными любителями спорта.

Букмекер из Белмонт-парка недоверчиво посмотрел на высокого детектива.

— Вы в цирк ходите, мистер?

— В цирк? О чем вы?

— Я спрашиваю, ходите ли вы в цирк?

Белл решил попробовать ублажить его.

— Часто. В юности убежал из дома, чтобы поработать в цирке.

— А голову в пасть льва не клали?

— Послушайте, Джонни. Вы ведь человек опытный. Вы знаете, что детективы Ван Дорна защищают тех, кто им помогает.

— От Гарри Фроста? Не смешите.

Глава 8

Когда на Белмонт-парк опустилась ночь, летчики и механики принялись укрывать самолеты брезентом, чтобы предохранить от сырости ткань на крыльях. На случай ветра они привязывали машины к колышкам, вбитым глубоко в землю. Потом ушли на железнодорожную станцию — спать в вагонах поездов поддержки. Где-то далеко церковные часы пробили одиннадцать.