Гонщик 2

До стоянки процессия двигалась минут двадцать. До окончания перерыва оставалось сравнительно немного времени, и я чувствовал некоторую неловкость: обещал девушкам танцы, а сам отлыниваю. Но демонстрация «Молнии» великому князю была намного важнее всех девушек вместе взятых.

На стоянке наш мобиль выделялся среди десятков прочих так же, как выделяется боевой клинок среди своих парадно-декоративных собратьев. Рядом с ним, что ожидалось, стояли посланцы Александра и, чего не ожидалось, несколько охранников, сноровисто пакующих пару подозрительных личностей.

— Кто такие? Откуда взялись? — задал Александр логичные вопросы охране.

— Кто-неизвестно, не отвечают. Хотели вот к этому мобилю, — усатый охранник указал на «Молнию», — бонбу прикрутить.

В толпе свитских зашептались: как так? Покушение на великого князя?

Я, сопоставив недавно виденное лицо и попытку диверсии, имел другое мнение, но лезть с ним не стал. За покушение на члена императорской семьи кара совсем иная, и нанятые задёшево исполнители быстрее покаются и расколются.

Так и случилось. Двое татей, услыхав, под какую статью подпадают, принялись кричать, что, мол, ни сном, ни духом, и в мыслях не держали. И что даже предположить не могли, что такое высокое лицо соизволит прокатиться на таком нищенском аппарате. В общем, выразили полнейшее желание сотрудничать со следствием. И в самом деле: получить несколько лет каторги за двух мещан или повешение за великого князя — две большие разницы.

Перед Александром пришлось извиниться: мол, неизвестно, что натворили с мобилем нехорошие дяди, надо бы всё проверить. Клейст взялся закончить проверку к концу бала и обеспечить безопасный тест-драйв, но настроение покататься уже ушло, и хозяин бала заявил: мол, он прокатится на новой «Молнии» после окончания гонок.

После этого великий князь удалился вместе со свитой, Клейст остался возле мобиля искать возможные повреждения, а я вернулся в бальную залу. Тут уже вовсю начали танцевать, и Аннушка Лебедева вовсю крутила головой, выискивая меня взглядом.

Я тут же обнаружился, пригласил девочку, и едва мы закружились в вальсе, как мне тут же попеняли:

— Владимир Антонович, как вы могли так поступить! Ведь вы едва не пропустили танец!

— Прошу прощения, Анна Николаевна, но меня задержал его высочество Александр Михайлович, — сказал я чистую правду.

— Ах, — на лице барышни тут же отобразилось неподдельное восхищение. — Вы беседовали с самим великим князем! В таком случае, я охотно извиняю вас, это и впрямь уважительный повод.

Взгляд девицы Лебедевой, и без того весьма благосклонный, стал и вовсе восторженным. Было ясно, что эта особа, вкупе с её мамашей, явно нацелилась меня заарканить и окольцевать. Я же не без оснований опасался столь предприимчивых и деятельных женщин, и потому, едва закончилась музыка, сопроводил Аннушку к её матери и тут же улизнул, прикрывшись обязательствами перед другими барышнями.

Кружась то с одной, то с другой девицей, я поражался, насколько типовыми, однообразными были все разговоры во время танца. Словно бы имелся список тем, которые прилично поддерживать. И ни шагу в сторону! А ведь эти танцы изначально служили именно этому: в приватной беседе поближе познакомиться, задать интересующие вопросы и получить на них ответы. А не это вот всё: «Ах, в Петербурге сегодня пасмурно», «Ах, левретка государыни захворала» и прочее подобное. На фоне этого даже Аннушка Лебедева выглядела образцом красноречия, а Елизавета Огинская и вовсе оказывалась на недосягаемой высоте. Исполнив обязательную программу, я подошел к Карамышевым. Мне хотелось поговорить с Елизаветой. А пуще того, напроситься на визит: пусть и под бдительным присмотром, но пообщаться с интересной девушкой.

Желания мои имели вполне практическую основу. Я никак не мог представить, что у меня в доме поселится женщина, которая иначе, как о погоде и левретке говорить не может, и не интересуется ничем кроме трех немецких «К[1]». Ах да, ещё в круг её интересов попадают разорительные наряды и балы. И чем такое существо отличается от той же левретки, только говорящей? А Елизавета Петровна имела — это было видно — достаточно ума, чтобы увлекаться чем-то еще, и при этом сохранять здоровый практицизм. Возможно, с ней будет сложнее, но зато не будет скучно.

В ожидании закрытия бала я перебрасывался нейтральными фразами с тётушкой, с её дочерьми, с Елизаветой. Наконец, появился Александр Михайлович с супругой. Занял полагающееся ему место и провозгласил:

— Согласно последней австрийской моде, объявляю последний на сегодня тур вальса. Белый танец, дамы приглашают кавалеров.

Я почти с испугом увидел, как целеустремленно двинулась в мою сторону Аннушка Лебедева. Переглянулся с Огинской, чуть прикрыл на секунду глаза, показывая, что не против, и прежде, чем прочие среагировали, мы с Елизаветой Петровной уже встали в пару и, едва оркестр проиграл вступление, начали танец.

Я, довольный, поглядел, как барышня Лебедева, закусив губу и с трудом сдерживая гнев и обиду, возвращается на своё место. Елизавета тоже обратила на это внимание. Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. И мне внезапно стало очень легко. Я поймал кураж и закружил свою партнершу, более не сдерживая эмоций. Она танцевала превосходно, и вскоре мы с ней заняли центр зала, так что все прочие пары танцевали вокруг нас. Я почувствовал нечто схожее с тем чувством, что испытал на балу у Сердобиной. Судя по удивленному и вместе с тем радостному взгляду Огинской, она тоже поймала подобное ощущение. Откинув голову и счастливо улыбаясь, она кружилась в вальсе, послушная моим рукам, и мне хотелось, чтобы этот миг длился вечно.

Прозвучали финальные аккорды, затих оркестр. Аплодисментов не случилось: еще бы, я нынче танцевал вовсе не с хозяйкой бала. Но когда я вел Елизавету к её тётушке, толпа перед нами почтительно расступалась.

Огинская сияла. Пусть и в не совсем подходящем платье, пусть почти без украшений, она, тем не менее, в один миг стала звездой бала.

В трех шагах от тетушки я остановился, развернул девушку к себе.

— Вы выйдете за меня?

Она не ответила, лишь шевельнулись её губы:

— Да.

Немного полюбезничав с Карамышевой, я добился разрешения заходить и простился со всей четверкой. С Елизаветой Петровной прощался особенно осторожно. Выдавать намерения, хоть словом, хоть жестом, я не собирался. Да и сама девушка, немного придя в себя, принялась действовать вполне рационально.

Гости принялись разъезжаться. Я, взяв шляпу и плащ, пошел проведать Клейста. Тот, перемазанный маслом, как раз закрывал капоты.

— Ну что, Николай Генрихович? Как «Молния»?