Google для разбитых сердец

– Что самое верное лекарство от разбитого сердца – пуля в лоб, – ухмыляется Макс.

Я обиженно поворачиваюсь к нему спиной и сжимаюсь калачиком, как ребенок.

Он обнимает меня за плечи и шепчет на ухо:

– Знаешь, мой богатый опыт подсказывает, что это не смертельно…

– Не знала, что у тебя богатый опыт по части любовных переживаний. Кто это разбивал тебе сердце?

– В последний раз это сделала девушка, которую я увидел в кафе неподалеку от станции метро «Ройял оук».

– И как она с тобой поступила?

– Не обратила на меня ни малейшего внимания. Ей было не до того, она целовалась со своим парнем.

– А, так ты с ней даже не знаком, – фыркнула я.

– И все же мне было чертовски больно. Ты что, не знаешь, что сердечную боль могут причинять стихи, музыка и все такое прочее?

– Очень возвышенно.

– Особенно музыка в стиле кантри. Но это сладкая боль, и, когда ее испытаешь, твоя собственная ситуация начинает казаться не такой уж паршивой. Знаешь песню «Когда ты меня бросила?».

– Название не предвещает ничего хорошего.

– А песня классная. А еще я балдею от одной песенки «Air Supply». Сейчас, дай вспомнить… «Я живу теперь один, голова у телефона, думаю о тебе до одурения», – начинает утробно завывать Макс.

– Так ты думаешь, пуля в лоб – самое действенное средство? – торопливо перебиваю я.

– По крайней мере, ты заставишь других людей страдать и мучиться чувством вины, – ухмыляется Макс. – Правда, тебе от этого легче не станет.

– Слушай, а ты никогда не задумывался о карьере психоаналитика?

– Сколько в тебе сарказма, маленькая ведьма. Придется мне его из тебя выбить!

Я невольно улыбаюсь. Потом вспоминаю о Робе. Всякий раз, когда картины вчерашнего дня оживают у меня перед глазами, я начинаю убеждать себя, что в реальности ничего подобного не было. С подобной реальностью я никак не могу смириться. Это мой мужчина. Даже трусы, которые он носит, куплены мной. И постельное белье, на котором он спит, тоже. Он не может жениться ни на ком другом. Мне почти удается убедить себя в этом, и боль в сердце начинает затихать. Но тут я вспоминаю кольцо на изящном пальчике Сэм. Нет, то, что было вчера, это вовсе не бред. Роб действительно женится. Мысль эта пронзает меня. Макс накручивает на палец прядь моих волос. Я устраиваюсь поудобнее, используя его живот как подушку.

– Ты знаешь, он задумал пожениться на Бали, – сообщаю я.

– Паршивец.

– А ведь он плохо переносит жару. Когда мы с ним ездили на Сицилию, он каждый день с двенадцати до трех как труп валялся в номере под кондиционером. Даже ни разу не съездил со мной покататься на пароходике.

– Малахольный паршивец.

– Он жутко боялся, что от яркого солнца у него возникнет рак кожи, даже если он будет пользоваться солнцезащитным кремом. Кожа у него такая нежная и…

Макс смотрит на меня так пристально, словно пытается проглядеть дыру.

– Я хочу написать твой портрет, – заявляет он.

Все те годы, что мы с Максом знакомы, он хочет написать мой портрет, но я упорно отказываюсь. Почему-то мне кажется, что это внесет в мою жизнь какие-то непредвиденные осложнения. К тому же у меня нет ни малейшей охоты позировать. Теперь, лежа на животе Макса, поднимаясь и опускаясь в ритме его дыхания, я думаю о том, что мой мир полностью разрушен и терять мне нечего. А раз так, я могу стать частицей мира Макса.

– Валяй, – бросаю я.

Макс проворно садится.

– Ты правда согласна?

– Правда.

– Здорово… Это так здорово! Начнем прямо сейчас?

– Если хочешь.

Он встает и выскакивает из комнаты как ошпаренный, но вскоре возвращается.

– Да, а как ты себя чувствуешь? Может, все-таки съешь что-нибудь?

– Пожалуй, выпью большую чашку сладкого чая.

Полежав еще немного, я встаю и, стараясь не смотреть ни в зеркало, ни на печальные останки платья, тащусь по коридору в студию Макса. Напротив окна стоит глубокое кресло, обитое серым бархатом. На мольберте ждет девственно-чистое полотно. Рядом с глиняной банкой, полной кистей, разложены тюбики с акриловыми красками. Тут же валяются тряпки, распространяющие больничный запах скипидара. По комнате разлито приятное тепло, пылинки кружатся в лучах утреннего солнца. В углу кучей свален какой-то хлам и предметы непонятного предназначения, у стены стоит велосипед, к которому прислонена одна из недавних работ Макса. На ней изображена обнаженная женщина с невероятно черными волосами. Она томно развалилась на ядовито-зеленом диване. Тело у нее цвета слоновой кости, одна нога согнута в колене, другая вытянута. Тонкие руки закинуты за голову. Соски крошечных грудей в точности такого же ярко-розового цвета, что и красиво очерченный рот. Рассеянный взгляд зеленых глаз устремлен в туманную даль. Она эротична до неприличия. Я смотрю в ее глаза. Они исполнены властности и сознания своей привлекательности. Рядом с ней я особенно остро ощущаю собственное уродство. Макс входит в комнату и останавливается у меня за спиной. Я чувствую на шее его дыхание и поворачиваюсь. Макс вручает мне кружку с чаем. Я делаю глоток. Мы оба смотрим на картину.

– Кто это? – спрашиваю.

– Лула.

– Ты никогда не упоминал о какой-то Луле. Про Мэри Джейн и Стефани я прекрасно помню. А еще ты без конца твердил о какой-то ужасной Бетти…

– Сочной Бетти?

– Насчет этого тебе лучше знать. Но про Лулу ты не говорил ни слова.

– Она всего лишь модель, которая мне позировала.

– Она невероятно красива. Ты уверен, что хочешь писать мой портрет? Рядом с ней я буду смотреться кисло, особенно в состоянии похмелья и в твоей футболке «Арсенал».

– Ты тоже невероятно красива. А футболку ты снимешь.

– И не подумаю.

– Хорошо. Садись сюда.

Он указывает на кресло.

Я касаюсь голыми ногами мягкой бархатной обивки. Макс изучает мое лицо.

– Тебе удобно? – спрашивает он.

Я киваю.

Взгляд у него становится серьезным, глаза темнеют. Он сосредоточенно делает наброски. Смотрит на меня внимательно, словно видит в первый раз, и прикидывает, как два предмета – мое тело и кресло – сочетаются друг с другом. Потом он переводит взгляд на холст. Солнце золотит одну его щеку и длинные ресницы.

– Знаешь, а ты немного похож на имбирный пряник, – изрекаю я.

Макс не удостаивает меня ответом.

– Наверное, это потому, что у тебя кельтские корни, – не унимаюсь я.

– Хм. Да.

Я понимаю, что собеседник из него сейчас никакой. Солнечное тепло, запах краски и царапанье карандаша по бумаге действуют на меня гипнотически. Я зажимаю кружку с чаем между ладонями, смотрю, как Макс работает, и думаю о том, что мы с ним знакомы целую вечность. В свое время его выселили из университетского общежития за то, что он варил в шкафу пиво. А познакомились мы, когда он основал Общество ценителей поэзии, единственным членом которого на протяжении шести недель являлась я. Тем не менее мы исправно устраивали заседания, на которых пили дешевый сидр и читали друг другу стихи. Тогда я наизусть знала «Оду к осени» Китса. Теперь все, что я могу припомнить, – один из глупых лимериков, которые сочинял Макс. Я решаю его продекламировать.

– Жила-была юная девушка из Херн-Хилла, которая использовала динамит в качестве возбуждающего. Ее вагину нашли в Северной Калифорнии, а сиськи – в Бразилии.

– А, поэтическое общество, – улыбается Макс. – Тогда мы были жуткими интеллектуалами.

В следующем семестре к нам присоединилась еще одна пылкая любительница поэзии, студентка первого курса. Очкастая, но довольно хорошенькая, если бы не прыщи, которые выскакивали у нее на носу с удручающей регулярностью. Это не помешало Максу соблазнить ее и потом рассказывать мне, что в постели она завывает, как волчица.