Гора Аналог
Шрифт:
И все-таки основная часть населения имела, вероятно, иное происхождение. То были потомки невольников и моряков – экипажей кораблей разных эпох, в самые дальние века снаряженных теми, кто искал Гору Аналог. Этим объяснялось, почему в колонии столь часто встречаются странные типы, в которых угадывается африканская или азиатская кровь и даже следы какой-нибудь исчезнувшей расы. Оставалось предположить – поскольку женщины, должно быть, редко встречались в экипажах былых времен, – что природа, повинуясь своим гармоническим законам, мало-помалу восстановила равновесие полов благодаря какому-то буйному компенсаторному рождению девочек. Впрочем, во всем, что я здесь рассказываю, весьма много предположений.
Судя по тому, что рассказали Лапсу в Обезьяньем порту, жизнь в других колониях побережья очень похожа на здешнюю, за исключением того, что каждая нация и раса принесла сюда свои нравы и обычаи, свой язык. Однако с незапамятных первопоселенческих времен под влиянием
Артур Бивер тем временем изучал окрестную флору и фауну и, разрумянившийся, возвращался из долгих походов по близлежащим деревенькам. Умеренный климат Обезьяньего порта благоприятствует жизни растений и животных наших стран, но встречаются и неизвестные особи. Среди них самые интересные – древовидный вьюнок, прорастание и рост которого столь мощны, что его используют – в качестве динамита замедленного действия – для перемещения скал при проведении земляных работ и создания насыпей; самовоспламеняющийся ликопердон, огромный гриб-дождевик, взрывающийся и далеко выбрасывающий свои зрелые споры, которые через несколько часов, благодаря эффекту мощной ферментации, в одно мгновение возгораются; говорящий куст, довольно редко встречающаяся разновидность мимозы, плоды которого образуют резонаторы разнообразных форм, способные воспроизводить все звуки человеческого голоса при трении о шелестящие листья и повторяющие как попугаи все слова, которые произносятся поблизости; многоножка-обруч, существо почти двухметровой длины, которое, свернувшись в кольцо, любит кататься на бешеной скорости сверху вниз по осыпающимся склонам; ящерица-циклоп, похожая на хамелеона, но лобовой глаз у нее всегда широко открыт, зато два других вообще атрофировались – к животному этому здесь относятся с большим почтением, несмотря на то что похоже оно на старого геральдиста; упомянем, наконец, среди прочих гусеницу-воздухоплавательницу, разновидность шелковичного червя: в хорошую погоду она за несколько часов сильно раздувается благодаря легким газам, образующимся в ее кишечнике, и объемистый пузырь уносит гусеницу-аэронавта в воздух, до зрелого возраста она не доживает никогда и воспроизводится самым примитивным образом – личиночным партеногенезом.
Были ли завезены эти странные особи в очень далекие времена колонистами, прибывавшими со всех концов нашей планеты, или действительно эти растения и животные – коренные обитатели континента Горы Аналог? Бивер не мог разрешить этот спорный вопрос. Старый бретонец, осевший в Обезьяньем порту и ставший там столяром, пересказывал и даже напевал ему старинные мифы, в которых, похоже, многое смешалось со странными легендами и наставлениями проводников; все это имело отношение к интересующей нас проблеме. Проводники, которых мы позже расспрашивали о том, насколько серьезно надо относиться к этим мифам, всегда отвечали весьма уклончиво. «Они так же верны, как ваши волшебные сказки, – сказал нам один из них, – и ваши научные теории»; «Нож, – сказал нам другой, – ни настоящий и ни фальшивый, но тот, кто хватает его за лезвие, глубоко заблуждается».
Один из этих мифов звучал примерно так:
«В самом начале Сфера и Тетраэдр были соединены в одну форму – немыслимую и невообразимую. Сосредоточение и распространение таинственным образом концентрировались единой Волей, которая знать не знала никого, кроме самой себя.
Затем последовало разъединение, но Единое осталось единым.
Сфера – это первичный Человек, стремившийся осуществить независимо одно от другого все свои желания и возможности, и потому он распылился, превратившись во все виды животных и существующих ныне людей.
Тетраэдр – это первичное Растение, которое точно таким же образом превратилось во все виды растительности.
Животное, закрытое для внешнего пространства, образует полость внутри себя и разветвляется – легкие, кишки, – с тем чтобы получать питание, сохраняться и воспроизводиться. Растение, распускающееся во внешнем пространстве, образует полость снаружи, чтобы проникнуть в то, что его питает – корни, листву.
Кое-какие потомки их засомневались: что же им выбрать – или захотели усидеть на двух стульях, поставить на двух лошадей сразу; так появились животные-растения, населяющие моря.
Человек обрел вдохновение и свет, только он один получил этот свет. Он захотел видеть свой свет и наслаждаться жизнью во всех ее многочисленных формах. Силою Единства он был изгнан. Он, один-единственный, был изгнан.
И населил земли Вовне, мучаясь, разделяясь и размножаясь, одержимый желанием видеть собственный свет и наслаждаться жизнью.
Иногда человек подчиняется своему сердцу,
подчиняет видимое провидимому и ищет путь для возврата к своим истокам.Ищет, находит и возвращается к ним».
Благодаря странной геологической структуре континента на нем существовало множество самых разных климатов, и в трех днях ходьбы от Обезьяньего порта можно было попасть в тропические джунгли, а отправившись в другую сторону – в край ледников; где-то была степь, а еще где-то – пустыня; каждая колония образовывалась в самом подходящем для нее, похожем на родную землю месте.
Биверу все это надо было исследовать. Карл решил изучать в ближайшие дни азиатское происхождение мифов, с образчиками которых нас познакомил Бивер. Ганс и Соголь должны были устроить нечто вроде маленькой обсерватории на соседнем холме, откуда, ориентируясь по главным звездам в специфических условиях этого края, они смогут соотнестись с классическими измерениями параллаксов, угловыми расстояниями, прохождением меридиана, спектроскопией и всем прочим, чтобы получить точные данные об аномалиях, возникших в космической перспективе из-за завитка искривленного пространства, окружающего Гору Аналог. Иван Лапе хотел продолжить свои лингвистические и социологические изыскания. Моя жена горела желанием изучить здешнюю религиозную жизнь, изменения(а в особенности, как она предполагала, очищения и обогащения, произошедшие тут), привнесенные в различные верования под влиянием Горы Аналог, – и в догматы, и в этику, и в литургическую музыку, в архитектуру и другие искусства, связанные с религией. Мисс Панкейк собиралась присоединиться к ней в том, что касается искусств, особенно пластических, по-прежнему намереваясь не оставлять своей огромной работы – ее документальные зарисовки стали играть существенно более важную роль для экспедиции с тех пор, как все попытки фотографирования потерпели полный провал. Что до меня, то я надеялся почерпнуть во всех материалах, собранных таким образом моими спутниками, ценнейшую опору для своих исследований о символике, не пренебрегая и основной работой – редактированием нашего бортового журнала, того журнала, который должен был в конце концов превратиться в повествование, кое вы сейчас и слышите.
Отдаваясь своим изысканиям, все мы в полном согласии собирались пополнить наши продовольственные запасы, сделать, возможно, и еще кое-какие дела – короче, никоим образом не терять даром времени.
– Так когда же вы отправляетесь? – крикнул кто-то с дороги, пока мы после завтрака делились друг с другом своими захватывающими планами.
Это был проводник, присланный в Обезьяний порт; не дожидаясь нашего ответа, он продолжал свой путь, как и все горцы, будто бы не двигаясь вовсе.
Мы пробудились от грез. Стало быть, даже не сделав и первых шагов, мы уже катились к отречению – да, к отречению, ибо отрекались от своей цели и предавали слово, данное себе, – ни минуты не тратить на удовлетворение пустого любопытства. Наш исследовательский энтузиазм и ловко придуманные предлоги, которыми мы его прикрывали, вдруг показался нам страшно жалким. Мы не смели и в глаза друг другу поглядеть, и тут глухо прозвучал голос Соголя:
– Пригвоздить эту мерзкую сову к дверям дома и отправляться в путь, не оборачиваясь!
Мы хорошо ее знали, эту алчную сову интеллекта, и у каждого была своя, каждому было кого пригвоздить к дверям, не считая еще нескольких болтливых сорок, воркующих голубей, гусынь, и каких раскормленных гусынь! Но все эти птицы так прочно укоренились в нас, так срослись с нашей плотью, что мы не могли вытащить их, не разодрав себе внутренностей. Надо было еще долго жить с ними, выстрадать их, узнать поближе, пока они не спадут с нас, как корки при сыпной лихорадке, отпадающие по мере того, как организм восстанавливается после болезни; раньше времени срывать их не стоит.
Четверо членов нашего экипажа играли в карты в тени сосны, и поскольку у них и в мыслях не было штурмовать вершины, такой способ времяпрепровождения, по сравнению с нашим, показался нам куда более благоразумным. Но поскольку тем не менее им предстояло сопровождать нас на'Базу и помогать устроиться там, мы позвали их, чтобы вместе готовиться в путь, а наметили мы отправление на завтра, чего бы это ни стоило…
Легко сказать, чего бы это ни стоило… Наутро, после того как мы всю ночь, не разгибаясь, складывали вещи и все уже было готово, и ослы, и носильщики, вдруг полил проливной ливень. Дождь лил и после обеда, и всю ночь, он шел и на следующий день, лил как из ведра целых пять дней. Дороги развезло, и пройти по ним было практически невозможно – это говорили нам все. Надо было с толком использовать отсрочку. Прежде всего мы пересмотрели свой багаж. Всевозможные приборы для наблюдения и разного рода измерительные, которые до сей поры мы считали наиценнейшими, вдруг стали смехотворными – особенно после наших попыток что бы то ни было сфотографировать, – а многие отныне вообще казались непригодными. Все батарейки наших электрических ламп уже сели. Надо было заменить их фонарями. Таким образом мы избавлялись от довольно большого количества громоздких предметов, что позволяло захватить с собой побольше провизии.