Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот

К Сабурову подскочил баскак - правда, здесь он оказался всего лишь нукером - и потащил представляться Крайнему. Лида проводила его горделивым, а доцент тоскующим взглядом.

Хотя В. М. Крайний ростом был не выше посредственного - брал осанистостью, - козалось, он возвышается в центре зала, а нукеры подводят под его руку все новых и новых, припадающих на оба колена, Сабуровых и Сидоровых. Крайний каждого встречал лучезарной улыбкой, и только при ближайшем изучении открывалась одна ее странная особенность: улыбка Крайнего показывала, что он рад не тому, а за того, кого к нему подводят.

– Всем-то нужен Крайний, - издали услышал благодушное воркование Василия Модестовича Сабуров.

– Даже в магазине только и слышишь: кто Крайний, где Крайний?

"Взрывы звонкого смеха не утихали ни на минуту", - недавно живописал В. М. Крайнего корреспондент "Известий".

– А, наш сибирский гость!
– приветствовал Крайний Сабурова.

Взрыв смеха.

– Как устроились, общежитием вас обеспечили?
– в вопросе таилась некая юмористическая соль.

– Гостиницей?..

– За границей эта каланча считалась бы общежитием.

Взрыв смеха. Крайний, щедрый, как всякий истинный талант, гнал волну за волной, пренебрегая тем, что и предыдущая могла еще служить и служить.

– А позавтракать успели? А вот Мурат Мансурович (нукер-баскак) уже дважды. Бедность легче переносится при хорошей зарплате, а голод - после хорошего приема пищи.

Взрыв смеха.

– Аппетит приходит во время еды, - смущенно пробормотал нукер.

– Значит, вам следует кушать бесконечно, - поймал его на слове Крайний, - поскольку каждая новая порция пищи будет пробуждать новый прилив аппетита, который, в свою очередь, будет стимулировать к новому приятию пищи, и так до бесконечности.

Да, корреспондент не солгал: смеялись все. Он не указал лишь, чему смеялись и почему смеялись. И как смеялись. Кое-кто - смущенно. Мурат Мансурович не столько смеялся, сколько багровел - можно считать, от сдерживаемого смеха. Молодой доктор, завлаб из отдела Крайнего, усмехался мефистофельски (он даже к Крайнему обращался с мефистофельским видом, но говорил при этом исключительно приятные вещи). А громче всех и чистосердечнее всех хохотали поминутно прибывавшие и убывавшие мимолетные приживалы вроде Сабурова. Отхохотав положенное, они непременно просили у Крайнего совета, чтобы приправить будущую статью искренней благодарностью В. М. Крайнему: любой рецензент поразмыслит, стоит ли спускать с цепи свою принципиальность.

Зеркала чужих мнений, в которые смотрелся Крайний, давно и хорошо потрудились над разрушением его личности: самый настоящий классик, теперь он с важным видом произносил банальности в уверенности, что направляет блуждающих во тьме на путь истины.

– Мне нужно повесить пальто на гладкую стену из исключительно твердого материала, - жаловался блуждающий.

– А вы вбейте гвоздь, - незамедлительно советовал Крайний.

– Да, это, конечно, гениальное решение, - уныло восторгался блуждающий.
– Но ни один гвоздь в эту стену не лезет...

– А вы подберите такой, чтобы влез. В науке следует отступать только для разбега.

Сабурова уже начинало коробить, но он все еще видел себя глазами Лиды и омского доцента: он как равный участвует в беседе с Крайним - пусть и колдуновская команда полюбуется.

– Наука дело жесткое, - желчно усмехнулся завлаб-Мефистофель.
– Если мне приходится рецензировать статью, я всегда стараюсь делать это жестко.

– Китайская газета "Цзинь-Пао", - не совсем шутя, сказал Сабуров, возвращала авторам рукописи примерно с таким сопровождением: преславный брат солнца и луны! Если бы я дерзнул напечатать столь возвышенное сочинение, то император повелел бы объявить его вечным образцом, и литература иссякла бы.

Публика осторожно засмеялась.

– Каждый решает сам, - усмехнулся Мефистофель, - говорить правду или заниматься лицемерием.

– Согласен, - кивнул Сабуров.
– Когда вся правда вышестоящим уже высказана, можно приняться и за нижестоящих.

– Ну, ну, не обижайте нашего сибирского гостя, - Василий Модестович пролил на него одну из лучезарнейших своих улыбок.
– Тем более что... забыл, как вас... кое в чем и прав: нашей научной критике не всегда хватает принципиальности по отношению к вышестоящим, - Крайний только что не отгладил себя любовно в качестве одного из вышестоящих.

– А вот в этом позвольте с вами не согласиться, - с мужеством отчаяния, отбрасывая показной цинизм, возразил Мефистофель.
– На чем же мы будем воспитывать уважение к русской науке, если не на таких именах, как Остроградский, Чебышев, Крайний? И вы, Василий Модестович, можете на меня сердиться, но я скажу напрямик: без ваших идей наш отдел...

– Ну, ну, довольно, - поеживаясь, как под теплым душем, прервал его Крайний.
– Хотя... есть определенное зерно: если у двухсот жен турецкого султана имеется двести детей, то дело без его участия все-таки не обошлось, с этим, наверно, даже Стеллочка не будет спорить.
– Он внезапно обратил залукавившийся взор на единственную среди них девушку.

Стеллочка счастливо зарделась. Крайнего вообще окружали только счастливые лица.

Раздался звонок. Все отправились в зал, а Крайний на трибуну. Зал был шикарный, в подлокотник был вмонтирован наушничек для перевода с иностранного. Но Сабуров в этом не нуждался, хотя Крайний и осуществил нечто вроде перевода его статей на крайниевский язык, вследствие чего сабуровский метод в глазах профанов выглядел каким-то естественным, хотя и достойным продолжением крайниевских теорий.

– И все-таки самое трудное сделал ты, - шепнул Сабурову баскак.

Но больше он этого нигде не повторил.

– А почему он не рассказывает о твоих последних результатах?
– не только из благодарности спросил Сабуров.

– Шеф любит говорить: надо спешить, не торопясь.

Нукер недовольно замолчал, словно сболтнул лишнее.

В перерыве к Сабурову беспрестанно подходили, задавали вопросы, совали свои Советские, Социалистические, Октябрьские, Индустриальные адреса, записывали его адрес. Златокудрый хлопчик чуть не выдернул ему руку из плеча. Подсеменил Рогович, дружелюбный, седенький подросток:

– Какой доклад сделал Моде... Васи... Вамосилидестосильевич! Вы ведь тоже пробовали чем-то подобным заниматься?

Через их головы Сабурову то и дело попадались на глаза изумленные и встревоженные лица колдуновской команды.

Профессор Гурвич, ведущий специалист по легаровским отображениям, оскорбленно протолкался к нему:

– Мне и во сне не могло присниться, что семейство можно исследовать в одной точке. Где об этом можно прочитать?

Сабурову казалось, что его приняли за кого-то другого: уважительную суматоху всегда вызывали должности, а не таланты. Он поискал глазами Лиду. Девчоночье лицо ее светилось совершенно неприличным счастьем и гордостью. И Сабуров окончательно понял, что Крайний не обобрал, а облагодетельствовал его: без Крайнего он бы так и издох на своих сокровищах.