Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот

Сменивший самородка русский Гегель - доктор философских наук и кандидат в народные депутаты - на его фоне выглядел уже беспристрастным воплощением Науки. Люди с повязками и белыми кругами с надписью "Память" аплодировали ему с особым почтением. Он пережидал овацию, бережно поправляя то шляпу, то галстук, с достоинством сложив губы вышколенной жабочки.

– Доктор наук, - снова толкнул Сабурова сосед: при всей ненависти к жидовствующей интеллигенции они все же нуждались, чтобы их брехню окропил святой водой Ученый, а вернее, Доктор Наук - звание вместо знания (они продолжают почитать звания, раздаваемые презренным басурманским государством).

В чопорной академической манере, особенно убедительной после предыдущих выкликаний, Гегель говорил о том, что нужно вернуть угнетенному русскому народу достойное его место, восстановив пропорциональное представительство среди поэтов, математиков и скрипачей. Он не сомневался, что их можно изготавливать принудительным путем. Его единомышленники с красной "Памятью" среди белой пустоты завлекательно-восторженно аплодировали, простирая аплодирующие руки к вождю. Но он их не замечал. Во всех своих интервью он неизменно подчеркивал, что об обществе "Память" ему ничего не известно.

Поскольку само же еврейство любит раздувать свои проблемы, он вынужден подвергнуть анализу его цели. Его не смущало, что цели эти исключали друг друга: 1) евреи хотят закрепиться в России у власти; 2) евреи хотят бросить Россию на произвол судьбы; 3) евреи устраиваются получше; 4) евреи устраиваются похуже, чтобы получить повод для отъезда; 5) своим отъездом они хотят укрепить Израиль; 6) они провоцируют погромы, чтобы вместо Израиля попасть в США в качестве беженцев...

И это глумление над логикой никого не приводило в отчаяние - кое-кто оскорблялся лишь за бренные принципы интернационализма. А сибирский Гегель, потрафляя сразу и Молоткову, и Корягину (что за гибрид - социалистический роялизм!
– или каждый хочет использовать другого в качестве дубины?), спокойно излагал программу, сшитую из отрицающих друг друга Ленина, Пуришкевича и Глеба Успенского, и снова один лишь Сабуров готов был биться головой о подтаявший лед от издевательства - нет, не над справедливостью, это мелочи, но - над Истиной!

Михальский принялся сыпать цифрами, сколько евреев пострадало от революции и репрессий, сколько их было в буржуазно-демократических партиях - получалось вполне неприлично: евреев-шинкарей в таких-то и сяких-то губерниях почти не было, а пили столько-то и столько-то, во времена Разинщины и Пугачевщины о евреях-управляющих и слыхом не слыхивали, - словом, говорил он доказательно, а значит - скучно. Разнообразили его речь только выкрики и свистки людей с белоснежной памятью на месте сердца.

И снова раздался квазинатальин голос.

– Костя, зачем ты рассказываешь, где полтора еврея, а где семнадцать и две десятых?!

Квазинаталья подбежала к микрофону. Это была Наталья.

– Товарищи дорогие!
– отчаянно воззвала она, поправляя тесемку от шапки, врезавшуюся между шеей и подбородком.
– Да опомнитесь же! Каждому человеку нужно давать столько, сколько он, лично он заслужил! А уж если хотите подсчитывать, так давайте подсчитаем, сколько евреев каждый год попадает в вытрезвитель, сколько еврейских детей стоит на учете в милиции, сколько их брошено матерями в детских домах... Давайте сначала отстанем от них в этих цифрах - может быть, тогда само собой все выровняется!

Пауза. И - аплодисменты. И пара неумелых свистков.

– Она что, жидовка?
– настороженно спросил сосед-трезвенник, всматриваясь в сугубо славянскую Натальину физиономию.

– По мужу, - другим причинам они не поверят.

– А-а...
– успокоился сосед.
– Привыкли толитаризмом заниматься с семнадцатого года... Бухарин, Рыков - это же все были жиды. Четыреста жидов в одном только Совнаркоме!

"И Бухарина с Рыковым в евреи разжаловали... В Совнаркоме всего-то было ли хоть двадцать человек?.. Брехня брехней, но они верят искренне, что убить одного еврея... или поляка... за дела другого, трехсотлетней давности... Принцип кровной мести, за одного отвечает весь род..."

– Человек еще с обезьяньих времен устроен так, - умоляла Наталья, что реагировать он умеет не на класс, не на нацию, а на выражение лица другого человека. Кому не жалко чужих - не будет жалеть и своих!

Наталья чесала прямо по Сабурову, и он съежился, видя не только свою жену, но и полусвои-полустариковские полумечты-полудогадки выставленными на посмеяние. Однако - о чудо!
– ее слушали. Страсть, Любовь, а не их хроменькая служанка Логика, готовая угождать любому хозяину!

Наталья с невыразимой нежностью уверяла, что ругательствами любовь к народной культуре создать невозможно, что она жива лишь до тех пор, пока ее любят, а посему следует делиться любовью, а не злобой. Как будто им нужны были кокошники и заплачки, а не священный - неотразимый - повод для вражды - надежнейшего средства сделаться автоматом, ибо Дон Кихотам борьбы живется несравненно легче, чем Дон Кихотам мысли.

– Она же поддерживает Лобачева, одномандатного партократа!..

– А надо снова ставить матроса на место буржуйского инженера?!

Внезапно Наталья встретилась с ним взглядом и сбежала с эстрады. Перед ней расступались. "Все слышали?
– обличил ее в спину сибирский Гегель.
– Они называют нацистами народ, спасший мир от фашизма!" Но Наталья не слышала.

– Что с тобой, ты бледный как смерть?..
– она была так перепугана, что он почувствовал некоторое удовлетворение.

– Скучна мне оттепель - вонь, грязь... В политических битвах вместо пуль швыряются нечистотами.

Суровый сосед пытался понять, какие узы их связывают.

– Я обрезанный, - с трудом заверил Сабуров.
– Могу показать.

Сосед оскорбленно отвернулся и потрясающе национально, как бывает только в операх, сплюнул. Сабурову почему-то вспомнилось не вполне понятно что означающее слово "прасол".

– Ты заметил, какие у них у всех рожи противные?
– вполголоса спросила Наталья, приблизив к нему свои отметины.

– Нет, - во имя истины делая над собой усилие, выговорил Сабуров.
– К сожалению, я не выделил бы их из толпы. Вот только совсем нет интеллигентных лиц - прямо наш Ученый совет.

Наталья ласково-тревожно поманила Сабурова в свою компанию. Ах, какие дивные люди здесь собрались! Один находился под следствием, другой, наоборот, отказался вести следствие, третий с кандидатским дипломом работал токарем, но кое-какие городские новости в его изложении попали в "Московские", - словом, подвигам их не было числа. И вот такие-то титаны не брезговали черновой работой по устройству - о счастье!
– первых свободных выборов. Было слегка завидно, так что он понимал чувства Набыкова, который прямо-таки спал с лица, прослышав, что в городе водятся какие-то честные и не трусливые люди: "Все дерьмо наверх всплывает", - дрожащим голосом повторял он. То-то уютно жилось внизу, когда наверху плавало неизменное дерьмо!

Но если отбросить зависть, Сабурову не понравилась только одна их черта: уж очень они были неуязвимы для тех экскрементов, которыми здесь начинялись патроны. Впрочем, бойцы и не должны быть очень уж ранимыми. Потому-то ему и не найдется места среди них.

Они не в состоянии были даже пересказать речи своих оппонентов - еще вслушиваться во всякие бредовые мерзости! В отличие от их противников, у них не было необходимости лгать, поскольку их эмблемы представлялись им и в самом деле реальными и единственно полезными предметами. Они верили в Приватизацию - общегосударственного бронтозавра можно нарезать на миллион частных коров, они верили в Рынок - миллион болванов с кошельками назначат правильную цену Ван Гогу и Сабурову, они верили в Демократию миллион болванов с избирательными бюллетенями решат то, в чем еще ни разу не сошлись мудрецы, они верили в Гласность, в целебность Правды - хотя человек ничуть не меньше нуждается и в льстящем зеркале... Левые гуманисты были уверены, что все должно служить человеку, не догадываясь, что человек сам нуждается в служении чему-то бесспорному. Зато они не сомневались, что человеку необходима свобода, хотя ему желанна лишь свобода поступков, а свобода желаний для него гибельна. Не потому ли они более снисходительны, чем их противники, что они уже сделались автоматами, а те еще только борются за это? Ведь именно левые чувствуют себя правыми, все им ясно: духовное из материального, доброта из выгоды, щедрость из богатства, храбрость из защищенности... И еще они презирали предрассудки - единственный фундамент, на котором можно строить что-то прочное. Твердость духа и сохранить-то нелегко среди разноголосицы свободомыслия, а передать по наследству так и вовсе невозможно...