Горбатые мили
Шрифт:
Полудремотный, он, облачаясь по-морскому, застегнул клапан клеша, с силой втолкнул себя, как посторонний предмет, в коридор к столовой, стараясь разгадать, куда все подевались. Шаркнул плечом об одну переборку, так же — о другую.
У прямоугольной прорези на камбуз сбились обработчики в приобретенных не за малую цену ворсистых водолазных свитерах, в еще не разношенных, жмущих во взъемах черных кирзовых сапогах и в необмятых, широченных спецбрюках (брезентухе).
Кок не рассердился, когда такие же добытчики, по-стариковски жалкие и неуклюжие, уронили эмалированный чайник. Только тщательней утер пот со своего
По-особому заваренный запашистый кофе, до приятной степени забористый, какой подают не во всех ресторанах, никому не доставил удовольствия. Бич-Два едва-едва цедил его сквозь зубы, как от нечего делать.
Клюзу кто-то посоветовал поднимать кружку повыше. Он, перегибаясь, тянулся вслед за ускользающей от него сдобной булочкой. Игнатич и рулевой с бородой викинга тут же учили отвергнутого океаном одновременно с Кузьмой Никодимычем кочегара ставить бортики у столов — длинные, ясеневые линейки с никелированными защелками.
— А что, если рванет шторм?.. — с набитым ртом прошамкал худущий, кости да кожа. — Вкалывать-то натощак придется. О-хо-хо!
— Не, — ласково, по-родственному посмотрел на него Венка. — Это предусмотрено. Сварят только второе. А пить сам чего-нибудь найдешь.
Трудовую книжку легкого на подъемные украшали штампы почти всех ударных строек: и южных, и тех, что в Сибири.
— А если в двенадцать баллов? — постращал он. — Тогда — да…
— Ха! — с задором, крепко ударил по плечу Венку тралмейстер, предовольный тем, что несведущих тьма, с ними веселее. — Сухим пайком получим, — утешал матроса-первогодка. — Те же шесть тысяч калорий.
Скорбного, едва ковыляющего Кузьму Никодимыча Ксения Васильевна с Димой заботливо, под руки, препроводили в прогал между намертво приваренными столами. Ему не пригрезилось, что перед ним все встало на дыбы. Сразу вытянул руки. Только ни за что не ухватился. Всей спиной ударил в переборку. Сдвинулся, повернул к себе вращающееся кресло и — шур-р рядом, на затоптанную палубу: не сумел сесть в него, промахнулся.
Серега подхватил Кузьму Никодимыча, приподнял. Подскочил рулевой:
— Давай вдвоем!.. Поднимем!
Кузьма Никодимыч с таким видом, что все это ни к чему, медленно оперся на ладони и как-то неестественно выпрямил туловище…
Свой кофе боцман влил в себя, не присев за стол, что-то пожевал и снова уже тралил наверху, возле восходящей к небу трехногой мачты. Он увидел, как вытащенного из бота Клюза ставил на ноги Бич-Раз, добиваясь, чтобы тот очнулся, больше не отдавал концы, валяясь, как труп, такой могутный, косая сажень в плечах. За спиной свойского и насмешливого Бича-Раз, беспомощно топтался Бич-Два, придерживаясь, как дистрофик, за леера, липкие от нашлепков морской соли.
— Тоже взбрело тебе… — ворчал Бич-Раз.
«Он поселился в боте? — утверждающе спросил себя боцман и вышел на Клюза. — Нуждается в покое?»
— Мужики!.. — едва не набросился на них всех.
— В каюте невыносимо, — заскулил бело-зеленый Клюз. — Ни сидеть, ни лежать — ничего не могу.
«Немощный, значит!» — чтобы скрыть усмешку, боцман нагнулся пониже, как бы затем, чтобы уяснить, действительно ли что-то
попало ему под пятку.— Может… — засмеялся, — подать вам… на похмелье?
— Нет! — страдальчески отбиваясь, замахал руками Бич-Два. — Без того в шарабане гудит. У тебя как? — подтолкнул электрика.
У того язык не пошевелился, показал поворотом головы и правым плечом: «Нашел о чем спрашивать! Само собой»…
Мало-помалу разошедшийся океан хлестанул «Тафуин» во весь борт — сместил с курса, остервенело погнал гребни, провалился, чтобы обрушить стоящее на нем сооружение из света. Клюз, страдая не меньше Кузьмы Никодимыча, ощутил это, к своему несчастью, столь непосредственно, что закачался. Бичу-Раз пришлось его ловить, чтобы не покалечился о что-нибудь.
— Такая, значит, у нас карьера, — загоревал он.
— Какая? — спросил боцман и засунул голову под брезент: все ли опять в боте лежало на месте? Пощупал крышку ящика с галетами — цела! Просунулся к носу, до пробки емкости с питьевой водой — не свернута.
В него и в Клюза (в лоб, в переносье, в грудь) с ушедшего в воду полубака ударил плотный заряд свинцово-круглых брызг. Бич-Раз ухитрился увернуться от них, шустрый! Бич-Два закрыл лицо ладонями и присел, у него вымок только верх шапки.
— Самая что ни есть головокружительная, — утираясь, объяснил Клюзу и досматривающему за своим хозяйством боцману.
— Что удумал! — раздраженно подковырнул Клюза. — «Если через неделю не привыкну к болтанке, то лучше смерть. Выброшусь».
— За борт, что ли? — впился в него глазами боцман.
У дверей лазарета он столкнулся со знакомыми, уже не горластыми добытчиками, теми, что прицепляли перед входом в палатку предупреждение: «Осторожно, здесь холостяки!» Они тоже оказались невыносливыми, не знали, куда забиться, в какой угол. Плечи у них обвисли, в глазах поселилась старость, несмотря на то, что никому из них не перевалило за пятый десяток.
Спустился ниже, на главную палубу — тоже не лучше. То ли производственники, то ли кто из добытчиков, во что не верилось, бродили как опоенные. Зельцеров же проскакал мимо них в тапочках на босу ногу и, словно так должно быть, ни к одному не подошел.
Боцман оставался верным себе. Обласкал взглядом барашки иллюминатора: «Не зацвели вы?» Потом, будто кто причинил ему неприятность, посетовал: «Заимел начальничка! Ни рыба ни мясо. Ни за что всерьез не берется. Как временный».
На устроенной Плюхиным раскомандировке Венке выпало красить камбуз, где все, кроме палубы, обсыпано пробковой крошкой и еще к тому же столько баков, труб, вентилей. Малярной кистью не размахнуться. Надо тыкать. Обмакнуть в краску — и раз, раз…
Когда Венка, очень недовольный тем, что придется попыхтеть, взобрался на схожий с верстаком раздаточный стол и примерился к верху переборки, дверной проем напротив него, как горловину бухты, занял боцман, будто загруженный значительно ниже отметок крутобокий корвет.
— Постараться надо, — наставительно сказал он.
А Венку как раз вдавило в оставленный для просушки загрунтованный Нонной холст, испачкал плечо, скулу, висок.
— Отвяжись, — застонал.
От всего, что могло сойти за намек на хотя бы малейшее непослушание, боцман сразу же как по прямым линиям шел к возможным последствиям, причем обязательно к наихудшим.