Горчаков. Пенталогия

Гости обходили меня стороной, пряча лица за воротами пальто и плащей — или просто прикрывая руками. И только один господин с плешивой макушкой осмелился подойти.

— Должен сказать, ваше сиятельство, — гневно начал он, — то, что вы себе позволяете — неслыханно! Ее величество непременно об этом узнает!

— Разумеется. — Я пожал плечами. — Чего ради я должен скрывать то, что совершаю по законному праву.

— Законному праву?! — взвился плешивый. — Как вы смеете даже произносить подобное? Вы, мальчишка и…

— Будьте осторожнее со словами, ваше благородие, — усмехнулся я. — Но если пожелаете требовать сатисфакции — я не посмею отказать. В любое удобное для вас время, на любом оружии.

— Я… нет. Нет, конечно же. — Плешивый тут же отступил, будто разом сдувшись примерно вдвое. — Но послушайте! Я влиятельный человек — и не потерплю…

— Нет, это вы послушайте, любезный. — Я чуть подался вперед и взял плешивого за пуговицу пальто. — Не имеет совершенно никакого значения, кто вы такой. Важно другое: кто ваши друзья… И впредь я бы настойчиво посоветовал выбирать их осторожнее.

Ответом мне было лишь испуганно-злобное сопение. Плешивый отпрянул, вырвался, едва не оставив пуговицу в моих пальцах — и зашагал в сторону ворот, к машине. А я развернулся к усадьбе, из дверей которой как раз выходила перепуганная прислуга и вытаскивали обмякшего и растрепанного Долгорукова. Встретив мой взгляд, Андрей Георгиевич нахмурился и едва заметно покачал головой.

Значит — нет. Ни бумаг, ни оружия, ни “глушилок” — ничего. Я всерьез и не надеялся, что Долгоруков станет хранить подобное у себя дома, но пара подобных находок не только помогли бы распутать клубок дальше, но и кое-как прикрыли бы нас с дедом от монаршьего гнева.

Что ж значит — не повезло. И на сегодня моя работа закончена.

Впрочем — нет, осталось еще кое-что.

Развернувшись к усадьбе, я вытянул вперед руки и призвал Дар. Колдовское пламя вспыхнуло и свилось в тугой шнур между ладонями. Я осторожно раздвинул их еще шире в стороны, и дуга удлинилась сначала вдвое, а потом начала стремительно расти дальше, весе больше выгибаясь, и скручиваясь петлей где-то над крышей.

Пожалуй, хватит.

Изо всей силы расставив руки в стороны, я взмахнул гигантским арканом, набрасывая его на на всю усадьбу разом. И, не дожидаясь, пока огонь свалится вниз, резко свел ладони. Петля затянулась почти без усилия, одним движением разрубая и комкая старое дерево и превращая родовой достояние Долгоруковых в груду полыхающих обломков.

Вот теперь — все.

Я выдохнул, развернулся и зашагал обратно к машинам — туда, где меня уже дожидалась облаченная в черный двубортный тулуп коренастая фигура с тростью и трубкой в зубах.

В первый раз за долгое время дед выглядел по-настоящему довольным.

Глава 13

В мастерской было неспокойно. Нет, никто не ругался, не спорил — большинство местных явно погрузились в работу по уши… но скорее для того, чтобы ненароком не выплеснуть чего-нибудь лишнего, настырно рвущегося изнутри. Я почти физически ощущал повисшее в воздухе напряжение. Тяжелое, тягучее и недоброе. То ли мои чахлые способности менталиста понемногу развивались по мере того, как я сам становился сильнее…

То ли здесь действительно случилось что-то из ряда вон выходящее — и случилось совсем недавно. Такое, что почувствовал даже бездарь.

— Александр Петрович, ваше сиятельство. — Настасья вылезла из-за машины и направилась ко мне, на ходу снимая перчатки. — Уж простите — не прибрано тут у нас… Не ждали сегодня.

— Ничего, Настасья Архиповна, — отозвался я. — Мне бы чайку только — и дальше двину. Я проездом.

Наедине мы, конечно же, общались совсем иначе. Но когда нас мог услышать хоть кто-то, хоть краем уха — непременно переходили на полный этикет, положенный в таких случаях. Наверняка слухов о прекрасной хозяйке мастерской и молодом князе и так уже ходило предостаточно — и не стоило множить их еще, подливая масла в огонь.

Так что мы с Настасьей степенно поздоровались — за руку, как мужчины — и направились к подсобке. И только когда за нами захлопнулась дверь, Настасья, наконец, дала волю чувствам.

— Ой, благородие, хорошо, что приехал, — вздохнула она, устало плюхаясь на стул. — Совсем сил никаких нет уже.

— Ну давай, рассказывай. — Я устроился за столом напротив и сам воткнул чайник в розетку. — Чего тут у тебя стряслось?

— Да ничего. Так, ерунда всякая. — Настасья тряхнула головой, будто отгоняя тяжелые мысли. — Притомилась просто. Сам знаешь, дел невпроворот — машина за машиной идет.

Я уже успел заметить. Сейчас в работу взяли сразу два проекта, причем я мог только догадываться, откуда взялся второй. Здоровенный лимузин с мотором от “американца” заказал кто-то из дальней родни Андрея Георгиевича, а вот красную малышки с явно спортивным характером в прошлый раз тут не было. Чуть дальше у стены разместились еще три машины — “Родина” и две двадцать первых “Волги”. Но их Настасья, наверное, или выкупила под переделку, или просто взяла в ремонт.

Ей что — не хватает денег? Или непременно нужно чем-то занять неожиданно раздувшийся штат? Раньше она никогда не злоупотребляла моим доверием и нанимала даже меньше людей, чем я позволял — но теперь что-то явно изменилось.

— Нет уж, давай-ка говори, — улыбнулся я. — Будто сам не вижу, что у тебя тут… тесновато стало. Что стряслось.

— Да много чего, благородие. — Настасья опустила голову. — И не у меня, а вообще. На фабриках, на Путиловском…

Я молча кивнул. Дед не бросал слов на ветер. И вместе со своей высокородной братией взялся за народовольцев — и взялся крепко. Массовые увольнения, беспорядки, аресты… поговаривали даже о стрельбе за толстыми кирпичными стенами, хотя в газеты подобное, конечно же, не попало.

На казенных заводах дела шли не лучше: видимо, Багратион решил, что ему не остается ничего, кроме как присоединиться к к репрессиям, которые устроили аристократы. За последнюю неделю рабочие окраины буквально наводнили городовые — а у Путиловского я даже пару раз видел мундиры особого полка жандармов.

— Сам, небось, знаешь, что творится. — Настасья покачала головой. — Да только тише не становится. Пришел тут ко мне один, Матвей-сварщик. Вроде и разумно говорит, вежливо, по имени-отчеству — а глаза колючие.

— И что говорит?

— Что, дескать, мы тут работаем, спины рвем — а ты, благородие, только денежки в карман складываешь. — Настасья поморщилась. — И что не дело это, неправильно. А была бы народная воля…

— Так. Матвея — уволить, — сказал я. — Кто будет заступаться — уволить. За разговоры — уволить. Если у кого родня, брат, сват из этих… туда же.

— Родня? — Настасья подалась вперед и заглянула мне в глаза. — Ты хоть сам понимаешь, чего говоришь, благородие? Сейчас каждый вечер на улицах городовые народ хватают. Поди разбери, кого за дело, а кого так, за компанию… У половины мастерской хоть кого-то да взяли!