Горчаков. Пенталогия

— Да твою ж… — простонал я.

И спрыгнул в проход. К счастью, сборы заняли немного — минут десять от силы. До того, как поезд остановился на Николаевском вокзале, я успел сбегать в уборную, кое-как привести себя в порядок и даже перехватить пару глотков невесть откуда взявшегося у кого-то во фляге крепкого кофе с сахаром. И вывалился на перрон уже почти человеком.

Столица встретила меня мелки дождем и холодом, который тут же забрался под кое-как застегнутый китель. Всего двое суток назад мы уезжали из южного тепла, но в родном Питере конец апреля выдался, похоже, так себе: серым, блеклым, туманным и каким-то неспокойным.

В силу положения мне редко приходилось пользоваться общественным транспортом, так что знать наверняка я не мог никак — и все же что-то подсказывало: раньше лица у людей на вокзале вряд ли были такими хмурыми. Нет, ничего особенного не происходило — по крайней мере, вокруг. Народ шел куда-то, кто-то тянул тележки, кто-то спешил — а некоторые, наоборот, неторопливо курили на перроне. Но ощущение тревоги буквально висело в воздухе вместе с характерным и уже успевшим стать привычным запахом железной дороги.

И только сухонького старичка в пенсне все это будто и вовсе не касалось. Он сидел на лавке прямо напротив нашего вагона и крошил голубям батон, то и дело потирая замерзший красный нос рукавом не по погоде тонкого задрипанного пиджачка. И ни холод, ни толпа высыпавших на перрон юнкеров, ни люди вокруг его, похоже, не волновали ничуть: старичок буквально являл собой образец неспешного покоя и умиротворения. Маленький, несуразный и неприметный настолько, что, пожалуй, даже казался неуместным здесь, среди суеты вокзала.

Совершенно не похожий на древнего Одаренного запредельного класса силы.

Глава 21

Когда Дроздов приветственно замахал рукой, я вздохнул и на всякий случай даже огляделся по сторонам. Но нет — он явно звал меня. Хотя бы потому, что все остальные — и люди на перроне, и однокашники, уже громыхающие сапогами в сторону вокзала — похоже, и вовсе его не видели. Или почему-то дружно решили не обращать внимания на нелепого старичка с неровно обломанной половинкой батона, сидящего на лавке в окружении голодных голубей.

Я шагнул вперед, и пернатое воинство с недовольным гульканьем раздалось в стороны. Ленивые птицы ничуть меня не боялись и даже не пытались взлететь — просто перебирали лапками, успевая на ходу подхватить с перрона крошки.

— Вот ведь занятные создания… Крохотные — но будто совсем без страха, правда? — Дроздов подслеповато посмотрел на меня поверх тусклых кругляшков пенсне. — Рад нашей встрече, Александр.

Хотел бы я сказать то же са…

Нет. Не хотел — ни капельки.

— Доброго дня, сударь, — сухо поздоровался я.

— Доброго, доброго, Александр. — Дроздов улыбнулся и чуть сдвинулся на лавке в сторону. — Присаживайтесь, прошу вас.

Вроде бы обычная учтивость, ни к чему не обязывающая — а попробуй откажись. Я не стал спорить и послушно плюхнулся на чуть влажные холодные доски, пристроив рюкзак у ног. Даже не стал тратить времени на глупые вопросы. Древний Одаренный мог кормить птиц на любой лавке в столице — а может, и во всем мире. И если уж выбрал ту, напротив которой остановился мой вагон, то уж точно сделал это не просто так.

— Вы, верно, устали с дороги? — поинтересовался Дроздов. — Двое суток в поезде — уже само по себе непросто. А уж в нынешние времена…

— Вижу, вы неплохо осведомлены, откуда я ехал. — Я устроился поудобнее, едва не свернув ногой рюкзак. — Видимо, у вас есть особая причина говорить со мной.

— Разумеется, юноша. — Негромкий и скрипучий голос Дроздова вдруг зазвучал серьезнее — почти строго. — На все, что случается, непременно имеется своя причина.

Не нравился мне этот дед. Нет, он не казался злодеем — и вряд ли желал зла мне. Даже его запредельная магическая мощь, которая сама по себе могла напугать кого угодно, никак не ощущалась. Он не смотрел на меня сверху вниз, хоть и мог бы — напротив, был подчеркнуто любезен. Почти мил. Но рядом с ним я снова ощутил себя слабым, мелким и незначительным — и от этого хотелось дерзить и ершиться.

Но делать подобного я, конечно же, не стал.

— Так могу ли я узнать вашу причину, Василий Михайлович? — осторожно спросил я. — Не уверен, что моя скромная персона стоит такого внимания.

— Напротив, Александр. — Дроздов покачал головой. — Ваша персона сейчас интересует слишком многих… к сожалению. Конечно, мы приглядываем за вами и собираемся делать это впредь, но может настать момент, когда защитить вас будет не наших силах.

И когда же это, интересно, меня защищали? Когда я с голыми руками бросался на чертов панцер?

— Мы? — переспросил я. — Кто — мы?

— Неважно. — Дроздов махнул рукой. — Куда важнее то, что нам всем предстоить сделать.

— Нам? — Я демонстративно огляделся по сторонам. — Я лишь наследник княжеского рода, один из многих. Вы куда лучше меня знаете, что сейчас происходит с Империей — и что делать. В вашей власти…

— Если бы все было так просто, — вздохнул Дроздов. — Империи рождаются, существуют сотни лет — и обращаются в прах. Иногда чтобы восстать из пепла, но куда чаще — чтобы уйти в небытие.

— К чему эти слова? — раздраженно буркнул я.

— Имейте терпение, юноша. — Дроздов беззлобно погрозил мне пальцем. — И тогда вы однажды поймете, что у всего есть свой срок… у любой короны и любой эпохи. Но то, что происходит сейчас, касается не только Империи… Признаться, это страшит даже меня.

— Народовольцы и военный заговор? — Мне окончательно расхотелось говорить загадками. — А ведь вы могли бы остановить все это — если бы захотели. Старших Одаренных послушают и Госсовет, и рода, и сама императрица.

— Если бы этого было достаточно, друг мой. — В голосе Дроздова прорезалось искреннее сожаление. — Даже наше могущество, увы, не безгранично. Особенное теперь.

— Вы хотите сказать?..

— Да, конечно же. Щелк — и все. — Дроздов печально улыбнулся и изобразил пальцами нажатие кнопки. — Бесовская машина в одно мгновение превратит меня в немощного старца… Но уж поверьте мне, Александр — даже это не имеет особого значения.

— Вот как? — усмехнулся я. — А что тогда — имеет?

— Уж точно не сила магического Дара. — Дроздов чуть подался вперед. — В сущности, какая разница между вами и мной… или вашим дедушкой, или кем угодно еще? Человеческая жизнь — лишь краткий миг.