Гордая американка

– Мне бы так хотелось познакомить вас с ней! Несмотря на свои лета, это женщина несравненной красоты. Между прочим, Жан очень похож на мать.

Миссис Каррингтон мужественно поборола острое чувство сожаления. Так даже лучше. Бог знает, какие чувства охватили бы ее при встрече с этой женщиной, которая возродила бы в ней воспоминания, изгоняемые теперь любой ценой, особенно сейчас, когда до погрузки в Гавре на пароход, который возьмет курс на Нью-Йорк, оставалось еще немало времени.

«Я должна стать самой собой! Должна любой ценой!»

Увы, этой цели было весьма трудно добиться в этом городе из другой эпохи, где не действовал ни один из принципов, на которые она прежде опиралась. Здесь повсеместно говорили о любви, в каждом доме пестовали память о какой-нибудь любовной драме, начиная с Дездемоны и кончая романом Ричарда Вагнера и Косимы фон Бюлов, не говоря уже о бесчисленных похождениях Казановы, страсти лорда Байрона к Терезе Гвициоли, сердечных терзаниях последней кипрской королевы Катерины Корнаро и более свежих, бурных приключениях великой актрисы Дузе и поэта Габриэля д'Аннунцио. У лестницы Гигантов уроженка Филадельфии любила вспоминать того дожа, который стал предателем, спасая любовь, и был за это обезглавлен… И совсем уж неучтенными оставались тысячи влюбленных, целовавшихся и дававших громкие клятвы в гондолах на протяжении долгих веков.

Из всех каменных пор Венеции сочилась любовь, и розовый цвет, в который был окрашен город, напоминал о крови, пролитой здесь ради самого безжалостного из всех богов…

Однако в этот вечер музыка и взрывы смеха гнали прочь morbidezza, которая начинала клубиться над водой каналов с наступлением вечерних сумерек. Эрос забирал у Арлекина маску и мандолину, и веселью предстояло длиться до первых лучей утреннего солнца.

К ступенькам подплыла малиновая гондола с бронзовым лебедем, покрытым позолотой, на носу. В ней прибыл импозантный китайский мандарин с двумя слугами, державшими фонари, и очаровательной дамой в атласном платье цвета цветущего персика, в тиаре из рубинов и роз, водруженной на ее иссиня-черные волосы. Прибывших встретил смех и радостные восклицания. Сердце Александры сжалось, хотя она немедленно узнала князя Контарини. Видимо, ее волнение объяснялось совершенством одежд князя: это был синий атлас, расшитый золотом, черный бархат шапки и сапфировая застежка, удерживавшая павлинье перо. Все померкло перед ее глазами, и она вспомнила заднее помещение в лавке Юань Шаня и принца, пожелавшего защитить ее от бед и, не зная ее, влюбившегося и предложившего ей свой собственный талисман. При этом он ничего не требовал взамен, кроме уверенности, что существо, обладающее столь чистой красотой, останется жить. Теперь человек этот мертв, а на талисман покусился грабитель, унесший с собой, сам того не ведая, и веселое счастье, легкое и неосязаемое, из которого прежде была соткана жизнь молодой женщины. Никогда больше ей не встретится мужчина, способный на столь самоотверженную любовь. Никогда!..

Прикосновение к ее плечу чужой руки заставило ее вздрогнуть. У нее за спиной стоял хозяин дома, над радушной физиономией которого возвышался тюрбан, напоминавший тыкву, украшенную султаном.

– Вас повсюду разыскивают, прелестная красавица! Оставаясь здесь, вы пропустите самые блестящие выезды: французского короля Генриха Третьего, дожа…

– То, что открывается моему взору с этого балкона, и так очень красиво.

– Безусловно, но здесь не хватает праздничной обстановки, сюда не доносится музыка… Все почитатели вашей красоты требуют вас; к тому же Мы приготовили для вас сюрприз.

– Серьезно? Какой же?

– Что это будет за сюрприз, если вы все узнаете пятью минутами ранее? Идемте!

Она подчинилась и погрузилась в буйство красок и мерцания. Гаэтано был прав: гостиные дворца являли собой феерическое зрелище. Под высокими сводами, украшенными фресками, ожили в свете сотен свечей современники битвы при Лепанте [11] , не разбирая своих и чужих: доспехи дона Хуана Австрийского соседствовали с тюрбаном кабудан-паши, а прекрасные одалиски не отпускали от себя истинного венецианца. Индийцы, негритянские царьки, японцы и китайцы праздновали братство рас на этом балу, на котором было представлено население планеты, каким оно было в XVI веке.

11

Вблизи этого греческого городка дон Хуан Австрийский одержал в 1571 году крупную победу над турецким флотом. – Прим. переводчика.

Элейн вела себя как образцовая хозяйка, которая ни за что не должна затмевать гостей: она выбрала довольно простой наряд из коричневого бархата и белого муслина, как у «Девушки перед зеркалом» Тициана, несколько оживив его фамильными бриллиантами.

– Странная прихоть! – поделился Орсеоло со спутницей. – Ведь ей пришлось придать рыжий оттенок своим белокурым волосам, настолько ей хотелось походить на персонаж с картины великого художника. Стоило мне заикнуться, что я не очень уверен в правильности ее выбора, как она пригрозила, что облачится в «костюм» Венеры с полотна Урбино! Как вам это нравится?

– Она достаточно красива, чтобы пойти на такой риск. Никто бы не стал возражать, – со смехом откликнулась Александра.

Она полагала, что станет подтрунивать над подругой, к которой подвел ее Гаэтано, но смех застрял у нее в горле. При их приближении сеньор в черном бархатном облачении испанского стиля повернулся к Александре – и она узнала Жана де Фонсома.

– Не надеялся снова встретиться с вами, мадам, однако я рад встрече, – проговорил он с легкой улыбкой на губах.

Пока они обменивались вежливыми фразами, которые произносятся в таких случаях автоматически, Александра изучала своего бывшего поклонника с недобрым чувством: он оказался еще большим красавцем, чем подсказывала ей память. Черный камзол с символом Золотого Руна шел его широкоплечей фигуре, а на фоне ослепительно-белого жабо его смуглое лицо казалось произведением кисти Эль-Греко. Впрочем, прежнего огня уже не было в его черных глазах, бросавших ей вызов, губы не дрожали от волнения, а в голосе не было слышно былой восхитительной дрожи. Погасла страсть, которую Фонсом прежде не умел сдерживать и которая в свое время чуть было не лишила ее сил сопротивляться. Неужели прежний и теперешний Фонсом – один и тот же человек?

– Прошу прощения, что не приглашаю вас на танец, – молвил он, – но я, как видите, обут в сапоги…

Его высокие кожаные сапоги, пригодные для верховой езды, и впрямь смотрелись на балу неуместно.

– Как это вас угораздило явиться на бал в такой обуви! – пожала плечами Александра. – Уж не преднамеренно ли вы так поступили?

– Естественно! И теперь сгораю от жары. Однако позвольте вас поздравить: сегодня вечером вы замечательно красивы!

Комплимент был, безусловно, искренним, однако не доставил Александре никакого удовольствия. Возможно, это объяснялось тем, что Жан произнес его слишком спокойным тоном, и он прозвучал, как простая констатация факта.

– Вы тоже неплохо выглядите. Возможно, несколько сурово; эта вот побрякушка… – Она презрительно потрогала золотого барашка.

– Побрякушка? Как вы несправедливы! – вмешался Орсеоло. – Эта вещица хранится в его семье с момента учреждения Ордена!

– Ради Бога, не углубляйся в историю! – оборвал его Жан. – Наша былая слава не может увлечь американку, а миссис Каррингтон никогда не сомневалась, что мы пользуемся ею исключительно для того, чтобы охотиться за приданым ее соотечественниц… Прошу меня извинить, но я не могу пропустить прибытия Мосениго, который должен предстать в обличье своего предка – дожа…

Грациозно поклонившись, он отошел в сторону, чтобы аплодировать вместе со всеми появившемуся высокому, худому мужчине, выглядевшему весьма внушительно в пурпурной мантии-далматике, расшитой золотом и обшитой горностаем, с золотым corno на голове. Его окружала настоящая свита из сенаторов в красном и пажей в белом. С достоинством выслушав приветствие хозяина и хозяйки дома, он уселся в кресле на возвышении, покрытом ярким балдахином, напротив которого висели чудесные фламандские гобелены.

Всего этого миссис Каррингтон практически не видела. Она хлопала в ладоши, подобно всем остальным, однако делала это совершенно машинально. Ей уже казалось, что все вокруг делается серым и печальным. Она с большим облегчением приняла руку мандарина в синем – одного из почитателей ее красоты, – который повел ее к буфету. Бокал шампанского – вот то, что поможет ей прийти в себя. Так она по крайней мере надеялась.

Фонсом тем временем направился к широкой лестнице, которая вела на ажурную галерею; дальше лежал большой зал. Фонсому хотелось побыть одному. Он чувствовал себя одновременно разочарованным и, как ни странно, свалившим с плеч долой тяжкий груз. Получив от Александры решительный отпор, он долго страдал от неутоленной страсти и уязвленной гордости. Никогда еще он не жаждал женщину так сильно! Он был на грани того, чтобы пренебречь здравым смыслом и пуститься в необдуманную авантюру. Слишком надышавшись ее духами, он чувствовал себя отравленным. Ночь за ночью он бродил от одного пруда к другому в окрестностях своего пикардийского замка, не в силах сомкнуть глаз, снедаемый голодом, который вызвало у нее это тело, эта белокожая плоть… Нередко его охватывала ярость, и он горько сожалел, что повел себя так, а не иначе. Ему следовало дождаться ночи и, убедившись, что Александра уснула, проникнуть к ней и подчинить ее своей воле – возможно, даже силой. Бывают женщины, которых приходится брать штурмом и которые потом упрекают вас за содеянное только для порядка… Несмотря на обещание, данное им Никола Риво, он боролся с желанием броситься в Париж, увидеться там с ней, в последний раз попробовать ее укротить. Впрочем, ему удавалось обуздывать себя до самой ночи Искупления, ибо он знал, что она явится в Венецию на праздник. Сам он примчался в Венецию только ради нее – но при виде ее весь пыл, питавший его бред и беспокойство, пропал без следа!