Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793 - 1914)

Источников, позволяющих изучить общественное сознание этих людей, сохранилось не так много. Например, было бы интересно знать мнение такого известного историка, как Людвик Яновский, учащегося российского лицея Браницких, о котором уже шла речь. Во время учебы в Киевском университете он анонимно опубликовал в 1903 г. во Львове свои первые исследования по истории Виленского университета, затем преподавал греческий язык в одной из киевских гимназий, а после эмиграции в Краков стал учителем… русского языка. Сложная судьба этого интеллигента-шляхтича из Липовца была достаточно типичной для этой среды.

Больше всего свидетельств о том времени оставили врачи. Закон запрещал принимать поляков на должности казенных врачей (в каждом уезде было две или три такие должности). Врачи-поляки могли или заниматься частной практикой, или работать в крупных имениях, как правило, при сахарных заводах.

Как явствует из автобиографий врачей, их активная жизненная позиция, энергичность, инициативность были следствием частых перемен занятий. Так, чтобы иметь возможность учиться, Марьян Лонжинский работал фельдшером на пароходе, который курсировал по Днепру, был репетитором в частных русских пансионах, затем – поскольку поляки не имели права работать ассистентами в университете – был вынужден искать работу в «безбрежном океане Российской империи». Его последующие занятия свидетельствуют о степени интеграции интеллигентов в новое общество, в котором весьма существенную роль играла русская сторона, хотя богатые польские имения сохраняли свою притягательную силу. В 1895 г. Лонжинский работал врачом на сахарном заводе в Стаблове, в прошлом принадлежавшем полякам Головинским и купленном международным акционерным обществом. Директором завода был англичанин Дуглас, заместителем директора – итальянец Гаццари, а техническим директором – немец Франке, все они были женаты на польках. Потом Лонжинский перешел на службу к русскому сахаровару графу Бутурлину в Таганче около Канева, позже занимал разные должности в Великороссии. Примерно в 1903 г. он вернулся в Киев, где принял участие в создании службы «Скорой помощи», которая в 1905 г. была преобразована в Польское медицинское общество. Затем он не устоял перед блеском золота Феликса Собанского («Креза», как он сам его называл), который взял его с собой в качестве личного врача в Париж. В 1910 г. Лонжинский вернулся и принялся за создание акционерного общества, среди заслуг которого – основание первой польской больницы в Киеве 1504 .

1504

Lazy'nski M. Sto lat. S. 130 – 131. Автор дает список всех польских врачей Киева в 1903 г.

Столь динамичные, немыслимые еще за сорок лет до этого, перемены в случае Талько-Хрынцевича проявлялись несколько иначе. Его судьба напоминает нам еще раз о силе притяжения польского мира крупных земельных собственников. Этот врач родом из Ковно в 1881 – 1891 гг. был самым верным корреспондентом еженедельника «Kraj» из украинских губерний. Осев в Звенигородке к югу от Киева, он проявил себя как истинный поборник «органической работы». Чтобы не заплесневеть в провинции, он интересовался кроме своей профессии журналистикой, социологией, этнографией, археологией. Он выбрал частную практику, отказавшись от прибыльного места врача на сахарном заводе Браницких в Ольховке (где за все отвечал его коллега по университету юрист Дионизий Янковский), потому что, как он писал, «не хотел запрячься в ярмо официалиста». Противоядием от нудной рутины для него стали научные исследования. Его усилия увенчались успехом: в 1908 г. Талько-Хрынцевич занял кафедру антропологии в Ягеллонском университете. Однако до этого ему пришлось отведать горький хлеб изгнанника, работая в 1891 – 1908 гг. врачом а Забайкалье на границе с Китаем.

Его корреспонденции в «Kraj» в украинский период жизни (всегда под названием «С берегов Тикича») были очень типичны для менталитета новой интеллигенции, которой казалось, что, несмотря на существующие отдельные пережитки, общество уже полностью модернизировано. С 1883 г. Талько-Хрынцевич утверждал на страницах единственной польской газеты в империи, что двадцатилетний период после последнего Польского восстания был отмечен благотворными и мирными преобразованиями в общественной жизни: «Старое шляхетское общество не могло противостоять неумолимым требованиям времени и современным реформам, направленным на создание нового демократического общества, лишенного каких-либо привилегированных сословий, в котором все слои получили гражданские права…»

Возможно, автор умышленно в своей статье объединил демократию с экономическим успехом меньшинства, чтобы подспудно представить идею о необходимости большего равенства и показать, что на тот момент работать нужно было всем: «В юго-западных губерниях, несмотря на неблагоприятные условия, мы активно способствовали колонизации [в период расцвета колониальной политики в Европе и «азиатской России» слово «колонизация» в значении «освоение» имело скорее позитивный, чем негативный смысл. – Д.Б.] и дальнейшему развитию богатых лесов Украины [речь идет о Киевской губернии. – Д.Б.] и Подолии». Талько-Хрынцевич, перечисляя также действовавшие сахарные заводы и вновь созданные акционерные общества, пришел к выводу, что старого сословного общества, чьи функции отжили свое, больше не существует, потому что теперь все работают. Употребление местоимения «мы» свидетельствует, что польская интеллигенция хотела принимать участие в этой «колонизации». Именно такое видение нового поляка из Украины находим и в других статьях Талько-Хрынцевича, написанных для изданий, выходивших в бывшем Царстве Польском («Przeglad Tygodniowy», «Gazeta Warszawska»), и для журналов позитивистского направления «Prawda» и «Nowiny», редактором которых был А. Свентоховский. Как и у цитировавшегося выше автора – «Молодого шляхтича», его идеология была реалистична: «Я не мог не видеть, что жить только надеждой на будущее, презирая сегодняшний день, невозможно; трудно было не признать, что преследования заставили нас отступить на всех направлениях, морально деградировать и что, бойкотируя школы, пусть никудышные и русские, мы совершаем самоубийство, затрудняя нищему классу дальнейшее обучение» 1505 .

1505

Talko-Hryncewicz J. Z przezytych dni. S. 163, 183 – 184; Kraj. 1883. № 19. S. 9. Это видение дополняет и подтверждает «тип польского интеллигента», описанный в работе Р. Чепулиса-Растениса. См.: Czepulis-Rastenis R. Ludzie nauki i talentu. Studia o 'swiadomo'sci spolecznej inteligencji polskiej w zaborze rosyjskim. Warszawa, 1988. S. 297 – 330.

Это извечное стремление к aggiornamento и интеграции безземельной шляхты проявлялось в разных формах на протяжении всего XIX в., сталкиваясь с надменным отношением богатой польской элиты, так и не смирившейся с появлением интеллигенции. В. Подхорский считал, что интеллигенция страдала от комплекса неполноценности, между тем как крупные землевладельцы не делали ничего для его появления и развития: «Никакого проявления зазнайства с нашей стороны невозможно было увидеть. Тем не менее у меня создалось впечатление, что противоположная сторона была склонна беспричинно приписывать нам страсть задирать нос».

Однако пренебрежительное отношение помещиков к интеллигенции не было чем-то вымышленным. Это подтверждается и наблюдениями Янины Жултовской относительно Белоруссии. Она указывала на то, что в больших усадьбах учителей и врачей нередко воспринимали так, как в былые времена, как того требовал патриархальный дух, как относились к приживалкам, карликам или шутам: «Зимой мы часто принимали доктора Навроцкого, который осел в Петрыкове, кажется, в семидесятые годы и никогда из него не выезжал. У пожилого холостяка были определенные литературные и артистические таланты, а посещение Деревичей было для него единственным развлечением. Моя бабушка одалживала ему книги, не ограничивая своей благосклонности привычной формулой il faut lui dire quelques mots aimables 1506 . Молодые тетки, исходя из принципа, что кокетство – это искусство ради искусства, соперничали между собой за то, чтобы расположить его к себе. Представляю, сколько радости и волнения, ангельского умиления они пробуждали своим поведением в сердце доктора, когда этот невысокий, коренастый, седеющий человек, чтобы понравиться тете Леле, пыхтя, танцевал мазурку» 1507 .

1506

«Нужно ему сказать несколько любезных слов». (Прим. пер.)

1507

Biblioteka Jagiello'nska, Krak'ow. Maszynopis № 9131. S. 60; Z'oltowska J. z Puttkamer'ow. Inne czasy. S. 50, 173.

Отказ богатых помещиков «быть на короткой ноге» с интеллигенцией заранее скомпрометировал какие-либо попытки национал-демократов достичь национального единства в 1905 г., в то же время способствовал революционному взрыву, медленно вызревавшему в среде русской интеллигенции. В этом заключалась причина того, что некоторые польские интеллигенты, полностью отказавшись от своего польского происхождения и от чувства унижения, испытываемого в повседневной жизни, присоединялись к русским марксистским и международным кружкам.

Это направление чувствуется уже в воспоминаниях врача Матлаковского, написанных около 1882 г. После красочного изображения космополитической и пустой жизни помещиков у него вдруг вырывается крик отчаяния: «Что возмущает человека, так это не то, что они так себя ведут, а то, что находятся интеллигентные люди в Варшаве, которые, словно души в чистилище, тянут руки к этим “отсутствующим” и хотят им передать руководство, умоляя их трудиться во имя Польши. Нужно не знать этой гнили, чтобы писать подобные бредни, или быть совершенно бессовестным, быть врагом собственной Страны, чтобы этим людям доверять дела, которые касаются всех».

Матлаковский подчеркивал, что его современники являлись свидетелями полного отрицания устоявшихся идей, а это, по его мнению, должно было в будущем вызвать пожар. «Если когда-нибудь найдется поляк, который напишет историю этих земель беспристрастно, будет вынужден с болью в сердце признать, что сами поляки приложили руку к окончательному разгрому. Правительство начало лишь уничтожение, а они его в значительной мере завершили».

Автор воспоминаний признавал невозможность союза с теми, кого он сравнивает с тарговицкими конфедератами:

О поддержке польского элемента, единства бедных с богатыми не может быть и речи: врачи и фабричные служащие являют собой один мир, официалисты – другой, богачи – третий. О возвышении нижестоящих никто не думает, и даже нет здесь мысли, что таким образом можно помочь стране. Директор сахарного завода, человек, закончивший университет, Прухницкий, замечательный администратор Векер, также с университетским образованием, хотя оба благородного происхождения, но, по мнению помещицы Марии Крущинской, не принадлежат «к нашему обществу», потому что работают по специальности и небогатые. Любой дурак, или нувориш, но богатый, с титулом или родством может быть уверен, что его будут уважать больше, чем старого врача, которого лицемерно зовут «другом дома», «нашим любимым». Первый садится около хозяйки дома, второй в конце стола, между гувернанткой и сынишкой; за первым посылают карету, запряженную четверкой лошадей, за вторым бричку 1508 .

1508

Biblioteka Jagiello'nska, Krak'ow. Maszynopis № 9131. S. 115.