Гордон Лонсдейл: Моя профессия — разведчик

— Меня разбудил шум, и я как раз собирался снова уснуть.

— На всякий случай выпейте вот эту микстуру, — и врач протянул мне пластиковый стаканчик с зелёной жидкостью, которую налил из большой бутылки.

Я выпил микстуру и вскоре уснул. Утром, когда камеры открыли для «выплескивания», я узнал, что почти все 1600 заключённых манчестерской тюрьмы чем-то отравились. Около трёхсот человек оказались в столь тяжёлом состоянии, что им разрешили остаться в постели. Через несколько дней местная вечерняя газета отвела пять строк сообщению, оповестив жителей, что в тюрьме была «желудочная эпидемия». На самом же деле заключённых просто отравили недоброкачественной пищей.

Вся тюремная медицина сводилась в основном к одному — принимать «аспириновую воду». Чем бы ни заболел заключённый, ему предписывали «аспириновую воду». Заключённые знали это и шли к лекарям лишь в крайнем случае. Чудодейственная «аспириновая вода», неизвестная медицине, была обычным аспирином, разведённым в воде. В условиях тюрьмы микстура, по мнению врачей, приобретала особую целительную силу. Я как-то спросил, почему разведённый аспирин действует лучше таблеток и почему этим средством не пользуются врачи вне тюрьмы, но вразумительного ответа так и не получил.

Поначалу казалось, что ко мне относятся так же, как ко всем остальным заключённым, осужденным на длительный срок. Но стоило мне обратиться с просьбой разрешить посещать тюремную школу (к чему активно поощряли остальных заключённых), и я убедился, что это совсем не так. Нет, никто из тюремной администрации не отклонил моей просьбы. Но, когда наступило время открыть камеру, чтобы выпустить меня на занятия, оказалось, что в списке допущенных к учёбе моего имени нет. Я обратился с жалобой к начальнику тюрьмы. Тот откровенно ответил, что он ни при чём, так как получил соответствующие указания на этот счёт из министерства внутренних дел. Находясь в четырёх английских тюрьмах, я бессчетное число раз обращался к начальникам тюрем по поводу ущемления моих прав. И каждый раз ответ был одним и тем же: «Я тут ни при чём, таково указание министерства».

Я, впрочем, и не рассчитывал почерпнуть на занятиях тюремной школы что-либо новое — уровень их был крайне низким. Но, присутствуя на них, я получил бы возможность общаться с другими заключёнными и с учителями, приходившими с воли. Такое общение было важно, чтобы сохранить нормальную психику.

Я много читал. Так много, как никогда. В каждой тюрьме обязательно была библиотека — обычно филиал городской. Время от времени её книжный фонд менялся, но всегда большая его часть была представлена детективными и ковбойскими романами, ибо именно их охотнее всего читает тюрьма. Встречались и наиболее популярные современные английские авторы. Попадались мемуары. Классиков, даже английских, почти не было.

Странное дело, но в тюрьме мне совершенно не хотелось читать художественную литературу. Возможно, потому, что речь там шла о жизни на свободе. И я занялся мемуарами, главным образом о прошедшей войне, и книгами по истории. Как правило, я проглатывал четыре пять книг в неделю. Где я брал их? Я внимательно следил за рецензиями на новые книги и заказывал их за свой счёт через книготорговца Фреда Снеллинга, о котором и сегодня вспоминаю с благодарностью за то, что тот доставал и присылал мне всю заказанную литературу. (Вернувшись домой, я привёз с собой два картонных ящика с книгами. Всё остальное моё имущество бесследно исчезло при активном участии полиции, контрразведки и некоторых «друзей» по фирмам).

Тюремные правила разрешали заключённым получать книги и в городской библиотеке. Исключение составляли лишь описания преступлений или книги, упоминавшие о деле самого заключённого…

Что ж, раз меня лишили возможности посещать школу, я решил попробовать себя в более интересном деле. Я ещё раз пробежал тюремные правила и пришёл к выводу, что мне наверняка удастся получить разрешение министерства внутренних дел переводить книги. Подана соответствующая петиция, и месяца через два пришёл ответ. Наконец-то мне разрешили приобрести необходимые словари и справочную литературу (разумеется, за свой счёт). В декабре 1961 года я начал переводить на русский книгу «Человек, которого не было».

Это был мой первый опыт в делах подобного рода, и я решил работать не спеша. Довольно скоро я стал переводить по десять страниц в неделю и придерживался этой нормы до самого освобождения. Моя первая книга была небольшой по объёму, я закончил её месяца за три.

Начальник тюрьмы выдавал мне по одной тюремной тетради с пронумерованными страницами — так предписало министерство внутренних дел. Исписав тетрадь, я шёл к начальнику тюрьмы и получал новую. Закончив первую книгу, я обратился за разрешением перевести книгу «Личная армия» — в ней было 500 страниц. Затем перевёл «За рекой Чиндвин», «Без плаща и без кинжала», «Лондон вызывает «Северный полюс»».

Вместе с последней тетрадью я передавал начальнику тюрьмы и книгу.

Когда я сдавал четвёртую книгу, главный надзиратель, который во время приёма заключённых всегда стоял рядом с письменным столом начальника тюрьмы, язвительно заметил:

— Если вам удастся опубликовать эти переводы, Лонсдейл, вы станете богатым человеком.

— Почему вы думаете, что и сейчас я не богатый человек? — отпарировал я с улыбкой.

Больше старший надзиратель уже никогда не отпускал саркастических замечаний в мой адрес. А рядовые тюремщики несколько дней подходили ко мне, справляясь, правда ли, что я «отбрил» Старого Чарли, как называли надзирателя за его спиной тюремщики и заключённые.

В тюрьмах, с которыми мне пришлось «познакомиться», были тюремщики, чьё мнение обо мне несколько отличалось от мнения их начальства. Кое-кто из них не боялся, разумеется тайком, показывать это на деле.

Именно поэтому у меня в камере стояла не обычная для английских тюрем металлическая рама, на которой спят заключённые, а настоящая пружинная кровать. Её «подарил» один дружелюбный тюремщик.

— Послушайте, Лонсдейл, — сказал он, зайдя однажды в мою камеру. — Хотите пружинную кровать? Правда, она из камеры смертников. Возьмете? — и он хитро прищурился, наблюдая за моим лицом.

— Конечно! — воскликнул я. — Давайте её сюда. Только без покойника.

Через несколько минут кровать стояла в моей камере. Оказывается, очередной смертник пытался покончить жизнь самоубийством и находился в очень тяжелом состоянии. Были приняты все меры, чтобы спасти его жизнь и потом повесить по всем правилам. Лечащий врач счёл необходимым поместить его на новую кровать. Так в тюрьме оказалось лишнее «роскошное» ложе.

В начале мая 1961 года была рассмотрена моя апелляция. Её, как и следовало ожидать, начисто отвергли. Не забудем, что меня судил сам верховный судья Англии, он же председатель апелляционного суда. На следующий вечер меня привели на вещевой склад.

— Меняйте форму, — бросил мне тюремщик.

— Почему? — удивился я.

— Понятия не имею…

На одежде, которую мне выдали, красовались квадратные заплаты белого цвета — одна на левой стороне груди, другая — на левой коленке, третья — в сгибе правого колена. Это означало, что меня поставили под «особый надзор». Обычно это делали с теми заключёнными, которые бежали или пытались бежать из тюрьмы.

Как состоящий под особым надзором, я был помещён в специальную камеру с дополнительными замками на двери и решётками на окне. Всю ночь в камере горел свет: каждые пятнадцать минут в глазок заглядывал тюремщик. На ночь у меня отбирали всю одежду.