Горец II
Шрифт:
Сталь задела о сталь, и искры посыпались, когда встретились эспадон с эстоком. Но — только звон пошел. Остановил враг удар Фер Ломна и увел его на себя и в сторону.
Так рыбак водит своей снастью сильную рыбу, которая может порвать лесу.
А затем свершилось странное. Велик был телом Крагер Крагеров, высок и тяжел, словно горный бык. Но с легкостью юной танцовщицы провернулся он вокруг себя, опираясь на пальцы ноги.
И — уже с разворота — обрушил эспадон вниз всей его и своей тяжестью…"
Темная полоса прошла через тело Эстока.
Губы его приоткрылись, словно хотел он что-то сказать или крикнуть. Но невозможно подать голос, если рассечены легкие.
Все видели, как, словно колос, снятый со стебля, сползала в снег половина тела.
И только тогда ударила кровь…
— Слава!! — бешено закричали воины.
"Еще, говорят, так было: ноги Фер Ломна вместе с частью туловища продолжали стоять. Прежде, чем упали они, Черный Воин отбросил свой меч. Всю пятерню запустил он в утробу страшно разрубленного тела. Вырвал печень
— средоточие жизни — и впился в нее зубами, размазывая дымящуюся кровь по лицу.
Торжествуя, улыбался он кровавыми губами. Но угрюм был его взгляд…"
9
…ВОТ ИМЕННО ТАК ВСЕ И БЫЛО.
Впрочем, иное гласят древние сказания — не записанные, растворившиеся в глубине веков. Саги, сложенные на их основе, также представляют дело иначе.
Будто все же одолел Фер Ломна на поединке Черного Воина. Будто не победу, пусть жестокой ценой, одержало войско Крагеров, а потерпело поражение. Будто бы…
Впрочем, кто знает… Может быть, путают. Может — ошибаются.
Возможно, что и лгут — преуменьшая либо преувеличивая.
Кто знает…
Нем язык прошлого, и слепы его глаза — словно трепещет в каждой глазнице трехперый хвостовик стрелы…
Но ведь и действительно: вскоре исчез с лица Зайста Черный Воин, предводитель Крагеров.
И сами Крагеры вслед за ним исчезли, подобно туману.
Как дурной сон…
Впрочем, никто уже на Зайсте и не знает, что Крагеры — это народ. Хотя слово такое известно. Означает оно…
Излишне говорить, что оно означает. Достаточно сказать одно: любой зайстовский мальчишка, если назовут его «крагером», кидается в драку без раздумий.
Потому что нет оскорбления страшнее…
"…Искривились в улыбке окровавленные губы Черного Воина. Но угрюм был его взгляд.
Знал Крагер всех Крагеров: не сделано дело!"
— Свободные люди Зайста, слушайте меня!
Катана уже был прежний, уже говорил по-прежнему. Трудно было поверить, что еще несколько минут назад по глубоким, словно рубленым морщинам его лица одна за другой стекали слезы.
Слезы горечи и бессилия. Слезы, рожденные невозможностью помочь.
И действительно: никто не верил в это. Хотя бы потому только, что никто не видел этих слез…
— Я открываю вам последний секрет…
— Слушайте! Слушайте! — пронеслось по толпе.
Да, по толпе. Потому что именно в толпу превратился теперь Священный отряд
резерва.По правде сказать, после того, как он не пришел на помощь своим собратьям, этот отряд не мог уже называться «священным»…)
— Да, открываю. Все когда-то бывает в последний раз… Например, сейчас я в последний раз выступаю перед вами как предводитель…
Негромкий ропот прошел по зале. Но этим все и ограничилось.
Если они уже не Священный отряд, если они не отстояли свою честь, свою землю и покой своих семей — действительно, какие уж тут предводители…
Только один голос решился высказаться открыто:
— Что это все значит? Ты — наш вождь, Рамирес! — выкрикнул этот голос
— ломающийся, еще юношеский.
(От волнения вопрошающий даже не сообразил, что называть предводителя по имени, а не по прозвищу — непристойно в часы войны.)
— Ты — наш вождь! И ты не вправе покинуть нас, пока не нашел себе преемника!
Рамирес, прозванный Катаной, грустно усмехнулся в ответ:
— Кто сказал тебе, что я не нашел его, Конан?
Он тоже назвал юношу по имени…
«…Свободные люди Зайста, слушайте…» — словно отзвук далекого эха прозвучал в голове у Крагера Крагеров.
Он сморщился, будто от раны. Шеренги его воинов выжидающе смотрели на вождя.
— Вперед! — с хриплым рыком Черный Воин указал куда-то.
Гвардейцы недоуменно озирались.
— Куда, вождь? — решился, наконец, заговорить один из них. Он уже был готов к тому, что это окажутся его последние слова.
Но на сей раз предводитель не обнажил меча.
— Вперед, бараньи головы! — снова прохрипел он. — К старому зиккурату! Бегом!
И, во время короткой паузы, покуда отряд разворачивался в нужном направлении:
— Я знаю, я чувствую… Не спрашивайте у меня — каким образом!
Никто и не думал у него спрашивать. Не было таких глупцов. И самоубийц — тоже не было!
— …Кто тебе сказал такое, Конан?!
И снова ропот прошел по залу.
Они находились теперь в здании старого зиккурата. Как святилище оно не использовалось уже на памяти двух поколений — с тех пор, как цоколь его треснул после землетрясения, а стены угрожающе накренились, готовые рухнуть.
За эти десятилетия здание еще более обветшало. Трудно было сказать, можно ли теперь называть укрываемую его крышей площадку «Святой землей…».
Наверное, нет… Ведь святость — не место, не предмет. Она творится лишь осознанием ее как таковой…
— Есть у нас новый предводитель, свободный народ Зайста! И он — здесь!
И снова короткая боль пронзила голову Черного Воина. Будто орел, изображенный у него на шлеме, вдруг клюнул его сразу в оба виска одновременно.
— А, проклятье!
По верхней губе его тонкой, нерешительной струйкой стекала кровь, струящаяся из лопнувшего сосуда в ноздре.
Он смахнул эту струйку тыльной стороной ладони, как надоедливое насекомое. После чего вытер руку о широкий кожаный пояс, украшенный клыками его молочных братьев по собачьей яме.