Горицвет (сборник)
Шрифт:
ПЕРЕСМЕШНИЦА
Жила в лесу птичка. Звали ее Малиновка. Была у нее песенка. Правда, простенькая, но — своя. Споет она ее — вроде ничего, а послушает, как другие поют, и скажет:
— У других лучше песни.
И решила она отказаться от своей песенки, чужие петь. Послушала, как Дрозд поет, и спела его. песенку. Да только в двух местах переврала нечаянно. Получилось смешно, и над Дроздом все стали смеяться:
— Как тебя Малиновка просмеяла.
Видит
— Как у нее это ловко получается.
И Малиновка довольна: знай себе пересмешничает. У одной песенки убавит, к другой прибавит, перемешает две песенки вместе, забавно получается.
Год так. Два. И сказал ей однажды Соловей:
— Ты все наши да наши песни поешь, а мы уже давно не слышали твоей песенки. Спой нам ее.
И Малиновка запела.
— Погоди-ка, — кричат птицы, — это песенка Дрозда. Ты нам свою спой. Мы твою давно не слышали.
И Малиновка запела.
— Стой, — кричат птицы, — эту же песенку Щегол сочинил, а ты нам свою спой.
И Малиновка запела.
— Ну зачем ты нам песню Чижа поешь? — кричат птицы. — Мы твою хотим послушать: Твою мы давно песенку не слышали.
Но как ни пыталась Малиновка, так свою песенку и не смогла спеть: забыла. Запоет — вроде свое, а прислушаешься — чужое.
И сказали тогда птицы:
— Э, да ты, оказывается, только пересмешничать умеешь, чужое на иной лад переиначивать, своего-то у тебя нет ничего.
И все в лесу стали звать с той поры Малиновку Пересмешницей. Так Малиновка потеряла свою песенку, а с ней и доброе имя.
ВИЛЯЙ
Жил у бабушки Агафьи пес Виляй. Давно жил, а до сих пор его в селе помнят. Правда, Виляем его только дразнили, имя у него было другое, а какое—забыли все. Виляем его прозвали, когда он еще кутенком был. Стоило, бывало, кому-нибудь остановиться возле него, как уж он хвостиком начинал повиливать.
— Трусишь? — спрашивали его братья.
— Нет, — отвечал он.
— А чего ж хвостом виляешь?
— Да это, чтобы видели все, что я — живой.
Так было, пока он кутенком был, но и когда подрос, таким же остался. Стоило, бывало, кому-нибудь глянуть на него построже, и уж он начинал изгибаться, поскуливать, хвостом вилять.
— Трусишь? — спрашивали его соседские собаки.
— Нет, — отвечал он.
— А чего же перед каждым прохожим гнешься и хвостом виляешь?
— Да это, чтобы видели они, что молодой я, и у меня все в движении.
И когда старичком стай, все таким же остался. Бывало, кого ни увидит, тому и кланяется, перед тем и виляет хвостом.
— Трусишь? — спрашивали его старые уважаемые на селе псы.
— Нет, — отвечал он.
— А чего ж хвостом виляешь?
— Да это, чтобы видели все,, что хоть и стар я, а гибок, вон
как хвост гнется., И смеялись над ним щенки при встрече, кричали;
— Дедушка Виляй, хвостом повиляй.
И он не обижался. Говорил:
— Какие вы шутники.
Давно уж он помер, а его все еще помнят. Правда, настоящее имя давно забыли, а вот что он Виляем был — помнят.
НЕУЖИВЧИВАЯ СОСЕДКА
Встретил Кобчик Сороку в лесу. Смотрит: какая- то не такая она — под глазами сине, в глазах темно Вся встопорщенная, и хвост в сторону отогнут.
— Что с тобой? — спрашивает.
А Сорока ему и отвечает:
— Филин беду на мое гнездо накликал. Жили мы рядом. Ночью все спят, а он летает и ухает. Услышали его крик ребятишки, пришли утром и разорили мое гнездо.
— Смотри-ка, — удивился Кобчик. — Ас виду он вроде птица серьезная.
— Вид всякий принять можно. И серьезный тоже, — сказала Сорока.
И стала рассказывать:
— Высунулась я утром из гнезда, а они идут по просеке. Филин как увидел их, так и задвинулся поглубже в дупло, а я закричала: «Проходите мимо, ребята». Но мимо они не пошли. Свернули к моей березе, и нет у меня больше гнезда.
И заплакала. Жалко Кобчику ее стало. Сказал он:
— Не ожидал я от Филина такого... Ну вот что, нечего тебе слезы лить. Возле меня сосна свободная есть. Строй на ней гнездо и живи. Я не Филин. Я по ночам крепко сплю. Возле меня тебе будет спокойно.
Так Сорока и сделала: по соседству с Кобчиком гнездо свила, положила в него пять рябеньких яичек и села сорочат высиживать.
Сорока сидит, и Кобчик сидит. А один раз высунулся он из гнезда и видит: летит к нему Сорока и уже издали крыльями машет:
— А, так ты только притворялся хорошим соседом! Филина хаял, а сам еще хуже него оказался. И не стыдно тебе? Навел на мое гнездо ребятишек и, посиживаешь. Не отказывайся, я видела, я все поняла. Я кричала: «Проходите мимо, ребята», а ты сидел и смотрел в мою сторону. Поглядели ребятишки, куда ты смотришь, и разорили мое гнездо.
— Что ты! — опешил Кобчик, — я даже словом не обмолвился. Сижу, дрожу, как бы, они меня не увидели. Надо было и тебе молчать.
— А, навел на мое гнездо ребятишек, да на меня же и сваливаешь! Хорош, а еще Филина хаял.
Наговорила Сорока Кобчику ворох неприятностей разных и улетела. Новое гнездо себе свила. Сидит, со- рочат высиживает. Слышит как-то: идет кто-то мимо. Высунулась — ребятишки. Закричала, запрыгала на гнезде:
— Проходите мимо, ребята, проходите мимо!
Но ребята мимо не пошли. Свернули на ее голос, и не стало опять у Сороки гнезда. Сидит она на березе, слезы в два ручья льет, приговаривает:
— И кому же мое гнездо помешать могло...
Стала вспоминать и вспомнила: когда проходили