Горицвет. Лесной роман. Часть 1.

– Вернее, у живоглотов-ростовщиков, а уж в банки, надо думать, вам дорога заказана, - поддержал Грега Восьмибратов и степенно последовал за ним.

– Как вам не стыдно, - услышала Жекки еще чей-то голос.
– Как вы осмелились, да что это такое, в самом деле?..
– прозвучало рядом с ней. Она не видела ни лиц, ни предметов вокруг себя. Их заволокло сплошным обморочным туманом.
– Я буду вынужден сообщить в полицию...

– Да, да конечно, - это, кажется, говорила уже она, не понимая, что и почему говорит.

Ее не стали удерживать, когда она поднялась, и, пряча лицо, прошла к выходу. Возможно даже, своим растоптанным видом она успела вызвать сочувствие кое у кого из находившихся в зале людей. Во всяком случае, румяный Сергей Владимирович не преминул поднять с пола и вернуть оброненные ею перчатки. Но для нее больше не существовало ничего кроме унижения и ясного осознания неудачи.

XXXV

"Все кончено, в банке мне теперь не выдадут ни копейки", - это первая и самая невыносимая мысль, возникшая у нее после того, как она вышла на улицу, заслонила собой все прочие. Плакать ей не хотелось. А вот ругаться, пожалуй.

Она и сейчас ни капельки не жалела, что пошла на такой откровенный подлог, как фальшивое поручительство, потому что не видела другого выхода. Знакомые со средствами не хотели выступать поручителями за нее, зная, в каком печальном положении находится ее имение, а свой брат, мелкий помещик, не мог ручаться даже за собственное завтра. Что же ей оставалось? Ее не пугала угроза судебного преследования, не особенно беспокоила судьба ее и без того расстроенной репутации, не слишком волновала и грядущее, без сомнения, тяжелое объяснение с Аболешевым.

Несколько сильнее бередило нервы чувство униженности. Да, это было второе по важности и очень болезненное чувство. В особенности, потому что Жекки не часто его испытывала. Как говорил папа, почувствовать себя оскорбленным - редкая по нашим временам привилегия людей, способных дать себе отчет в оскорблении. Жекки, видимо, входила в число этих несчастных избранных.

"Чертов Грег, чтоб ему было пусто..." Она понимала, что первая интуитивная неприязнь к Грегу уже переросла в более значительное и глубокое неприятие, что выпестованная в ней ненависть после сегодняшней выходки неизбежно будет иметь самые губительные последствия. Для нее или для него - не важно. Но главной, все же оставалась мысль о провале дела, о неразрешимой теперь задаче найти пять тысяч рублей, от которых зависело спасение Никольского.

Жекки медленно шла по узкому тротуару Дворянской улицы. Двое или трое встреченных ею знакомых поздоровались с ней, и она незаметно для себя им ответила. Лихой извозчик еле-еле успел сдержать шибко разогнавшуюся лошадь, когда Жекки неосторожно вздумала проплестись на другую сторону мостовой прямо перед мчащейся пролеткой.

Солнечный свет затоплял улицу прозрачными потоками золота. Слепил яркими вспышками, отражавшимися в окнах домов, в немногочисленных пыльных витринах лавок, в куполах Спасского собора, поднимающегося в конце набережной. Проходя по Садовому Бульвару, Жекки ободрилась от пряного запаха опавшей листвы. Золотые, переливающиеся на ветру кроны огромных лип, отбрасывали на мостовую и дорожки аллеи подвижные тени. В их странных дрожащих сплетениях пестрели фантастические рисунки. Разгадывание их почему-то успокаивало. Жекки брела так медленно, что пробегающие у нее под ногами лилово-светящиеся кружки, силуэты и целые гирлянды диковинных цветов сливались в одно целостное видение, напоминая сказочный ковер, расстилавшийся по мере того, как она на него ступала. На набережной веяло слабым холодом остывающей большой реки, но было почти так же жарко как в летний полдень, поэтому Жекки поспешила снова свернуть на тенистый Бульвар, а оттуда перешла на Николаевскую. Солнце утомляло ее.

Домой возвращаться не хотелось, а неплохо было бы где-то перекусить. Наудачу ей вспомнилось, что в этот приезд она еще не навещала свою единственную инскую приятельницу - Мусю Ефимову, которая держала собственный модный магазин дамского платья. Он находился как раз поблизости. Жекки всегда заказывала платья в этом магазине и находила, что они мало чем уступают туалетам московских или петербургских модниц.

Муся была мастерицей. Все самые последние заграничные новинки из мира модной одежды доходили до нее с минимальной для глухой провинции задержкой, поскольку журналы мод "Gazette du Bon Ton" и "Journal des Dames et des Modes" выписывались прямо из Парижа и доставлялись при посредстве важного почтового чиновника, который считался почему-то ей обязанным. Служившие у нее портнихи, руководимые опытной и строгой напарницей Муси Ниной Францевной, были старательными и послушными, отчего в сшитых ими платьях всегда сохранялся не искаженный исполнением образец.

Жекки доверяла и вкусу, и обширным бытовым познаниям Муси. Но главными ее достоинствами были легкий, если не сказать, легкомысленный нрав, добродушие и неописуемая болтливость. Поскольку все, сколько-нибудь уважающие себя инские дамы были ее постоянными клиентками, Муся всегда знала что, где, когда, кто и почему. Хранить тайны, умалчивать о городских происшествиях или семейных скандалах, сделавшихся ей известными, она была не способна. Каждой новой посетительнице в промежутках между примеркой в верхних комнатах и прощанием в вестибюле, она ухитрялась с невероятной скоростью выбалтывать буквально все, что узнавала от предыдущей. Чем позже появлялась заказчица, тем более аппетитными пудами подробностей она вознаграждалась. Жекки считала, что Муся неизлечима в силу природного слабоволия, и поэтому, встречаясь с ней, о себе говорила очень мало, предпочитая выслушивать ее бесконечные монологи, в которых порой проскальзывали в общем неразличимом потоке и забавные, и нужные ей почему-либо сведения.

Мусе Ефимовой Жекки Аболешева очень нравилась как раз из-за умения слушать. Она находила эту добродетель столь необычной, что, в конце концов, признала Жекки своей самой закадычной наперсницей.

– Боже мой, Аболешева, - всплеснула она руками, когда Жекки переступила порог магазина.
– Ты бы еще попозже зашла. Через месяц.
– Они расцеловались.
– Я почти обиделась. Нет, нет, и не уговаривай, и не упрашивай. Я тебя ждала еще позавчера, или уже не помню... Когда ты приехала? а если уж я не помню, когда ты приехала, значит, это и вправду было очень и очень давно. Ну вот. Слушай, а этот беж тебе замечательно к лицу. Почему я раньше не видела, чтоб ты носила беж? А впрочем, я только что разглядела одну милую вещицу в последнем номере, сейчас увидишь, отделанная велюром, просто прелесть... С твоей фигуркой, только такие и носить. Пойдем скорей, посмотришь сама. Пойдем, пойдем. Нина Францевна, потом, потом, потом. Вы видите - я занята.

Поддерживая друг дружку, они стали подниматься вверх по лестнице.

– Попьем кофейку с пирожными. Все один знакомый пичкает. Тот, телеграфист, двоюродный или троюродный брат Симы Лохматовой. Помнишь? В позапрошлом году она сбежала в Севастополь с морским офицером, не помню как его фамилия. Только не воображай, пожалуйста, себе Бог знает, что из-за этих пирожных. Он просто милый молодой человек и не больше. У меня таких знакомых столько... не хватит пальцев, чтоб сосчитать. Ну, таскает, и таскает. На здоровье. Не могу же я ему запретить. Нина Францевна, приглядите здесь полчасика...

Они уже вошли в гостиную Муси, пышно и пестро отделанную, расселись одна в кресле, другая - на мягком диване среди атласных подушек, горничная девушка внесла и поставила на круглый столик поднос с кипящим кофейником, чашками и пирожными, а Жекки все еще не успела ни разу раскрыть рта. Муся щебетала без умолку.

– ...и так обидно, представляешь, как я ни растягивала, лиф не застегивается. И всего за какую-нибудь неделю, расползлась квашня квашней. Ну, посмотри, неужели не располнела? Можешь не отвечать. И сама знаю, а нечего не могу с собой поделать. Когда я вижу какие-нибудь булочки с какими-нибудь сахарными финтифлюшками, или такие вот бисквиты с кремом, или еще есть в кондитерской Матвеева с шоколадом, прослоенные вишневым сиропом и с вишенками сверху, тоже чудесные, советую тебе непременно, то вот... о чем бишь я? Да, то не могу себе отказать. К чему тогда, скажи на милость, и жить, если все кругом жирно, сладко или вредно? И потом, не очень-то я верю, что из-за сладкого полнеют. Это доктора ученостью своей морочат нас, бедных женщин, как будто бы мы виноваты, что любим сладости. Ну, из-за лифа расстроилась, конечно, потому что если бы ты увидела это платье, то согласилась бы, что оно бесподобно. И уж можешь мне поверить, я ни за что бы...

Жекки с удовольствием ела действительно вкусные, политые воздушным кремом пирожные, пила мелкими глотками сладкий кофе и, хотя почти не слушала Мусю, радовалась, что догадалась зайти именно сюда.

– ...само собой, я ей подтвердила все слово в слово, - продолжал рассыпаться приятный птичий щебет, - а она свое - хочу, дескать, такое же. Ну что ты будешь делать? И эта корова, между прочим, собирается тоже к предводительше, как будто со своими семью пудами все еще надеется очаровать там кого-нибудь. Да, кстати, Аболешева, отчего ты мне до сих пор ничего не рассказала, в чем ты собираешься появиться у предводительши? Я желаю знать все до мельчайших черточек.