Горицвет

К сараю подбегали дворник Аким, кто-то из соседей с ведрами воды… Дровяной сарай им удалось отстоять. Сгорела только пристройка вместе с недоделанным авто. Алефтина отпаивала маму валерьяновыми каплями. Папа семь раз снимал и надевал пенсне, прежде чем выдавить из себя: «Ну, и ну». Захарка не показывался у Корбейниковых целую неделю. На том и закончилось первое испытание.

XIX

Наблюдая сейчас за живым воплощением той своей недавней, но так и не осуществленной мечты, Юра убеждался, насколько далека была старая полусгнившая бричка с подложенными под нее деревянными колодами от основы настоящего автомобильного кузова. Блестящий грэф и штифт действовал на Юру гипнотически. Чем дольше он смотрел на него, тем меньше вспоминал про конспирацию. Синие очки давно были сдвинуты на кончик носа. Из-под распахнутого Захаркиного пальто высовывалась начищенная бляшка форменного ремня, и стянутая им серая блуза, о гимназическом происхождении которой мог не догадаться разве что слепой. Скамейка в темном углу бульвара была оставлена. Юра, усвоивший мысль о том, что он неузнаваем, перестал думать об осторожности. Магия живого автомобиля была слишком обезоруживающей.

Он уже трижды прошелся взад и вперед по тротуару вдоль фасада гостиницы, почти не отворачивая головы от машины, и естественно, не замечая весьма недружелюбных взглядов, которыми одаривал его осанистый, одетый в лиловую ливрею, швейцар Тимофеев. Юра даже не сразу вспомнил, что вчера этот самый швейцар, когда он во второй раз совсем близко подошел к автомобилю, возопил громовым басом, чтобы он, щенок эдакий, убирался прочь по добру по здорову. Юра почему-то посчитал, что крик был обращен к Захарке, который в это время высовывался из-за кустов, а вовсе не к нему, блаженно коснувшемуся рукой правого переднего крыла «Шпица». Впрочем, убежать прочь ему все равно пришлось за компанию с Захаркой.

Нынешним вечером, оставшись без поддержки друга, но и освободившись от необходимости постоянно согласовывать с ним действия, Юра радикально пересмотрел некоторые пункты в ранее намеченном плане. Так, первоначальная надежда на то, что автомобиль по вечерам будет простаивать, после двух дней наблюдения не оправдалась.

В первый вечер хозяин автомобиля, которого Захарка прозвал «Чернявым», катал по городу целую компанию пестро одетых дам с размалеванными лицами. Наблюдатели прождали их довольно долго в надежде, что обратно Чернявый вернется один. Однако после часа ожиданий к гостинице подкатил все тот же заполненный до отказа авто, и дамы, визжа и громко хихикая, выгрузились из него, спеша скрыться в подъезде гостиницы. Чернявый с каким-то своим приятелем, маленьким и юрким, похожим на обезьяну, подталкивали их легкими толчками, шлепками и пощипываниями, отчего дамы верещали только пронзительней. Уверенности, что они не захотят в ближайшее время ехать обратно, ни у Юры, ни у Захарки не было. Поэтому оба сочли за лучшее пойти домой спать.

На следующий день грэф и штифт снова появился перед гостиницей довольно поздно. На этот раз Чернявый привез всего одну дамочку с такими огромными малиновыми губами и желтыми волосами, что Юра невольно сравнил ее с куклой. Это сравнение оказалось вполне оправданным, особенно после того, как Чернявый, помогая ей выйти из машины, сказал: «Давай побыстрее, моя куколка». «Отчего вы такой нетерпеливый?» — последовал вопрос. «Оттого, что ты слишком медлительна, дорогуша». Он подхватил ее подмышку и утащил за собой в парадное. Юра с Захаркой предположили, что для них настало время подойти вплотную к машине и, возможно, забраться в нее. Они уже перешли со своей стороны тротуара на противоположную, где стоял авто, как из дверей гостиницы выскочил давешний приятель Чернявого, похожий на обезьяну, бесцеремонно уселся в машину и уехал. Через полчаса он вернулся с тремя разодетыми дамами, вероятно, выделенными из вчерашней компании. Дамы снова шумно проследовали в подъезд гостиницы, а обезьяновидный окликнул швейцара. Через минуту перед автомобилем показался гостиничный лакей в лиловой, обшитой галунами, куртке, и приятель Чернявого взвалил ему на руки большую коробку, из которой торчали золотые горлышки бутылок, какие-то пакеты и разноцветные коробочки. Лакей с ношей направился в подъезд, человек, похожий на обезьяну — за ним, а швейцар Тимофеев гостеприимно распахнул перед ними тяжелую входную дверь.

После этого оба наблюдателя решили, что теперь-то уж точно пришел их час. Юра дважды успел обойти грэф и штифт и уже примеривался к дверной ручке, как на ступеньках гостиницы показалась быстро семенящая на высоких каблучках желтоволосая кукла, а вслед за ней — высокая темная фигура в распахнутом пальто. Юра и Захарка едва успели перескочить на другую сторону тротуара, чтобы их не заметил хозяин автомобиля. Ибо, увы, это опять был он.

Чернявый довольно небрежно подсадил даму и, сев за руль, захлопнул дверцу. Они уехали, оставив наблюдателей в полнейшей растерянности. Захарка предлагал идти сразу по домам. Дескать, раз уж Чернявый поехал с такой фифой, то скоро нипочем не возвернется или будет совсем дурак. Юре не нравилось, что говорит Захарка, хотя он может быть, не меньше него понимал, кто эти дамочки, с которыми раскатывает Чернявый. Сам он не стал бы делать ничего похожего. Слишком свежи были в памяти те два, изранивших сердце, томительных дня, когда он втайне от всех предавался сладкой безутешности слез, проливая их вслед смуглой девочке из цирка-шапито. Тогда он дал себе слово больше никогда не смотреть на девчонок так, как смотрел на свою вероломную смуглянку. И вообще, по теперешнему его представлению, автомобиль был настолько священным овеществлением всего прекрасного, что возить в нем каких-то визгливых девчонок было бы верхом глупости. Но в остальном, Захарка наверное был прав: скорого возвращения авто ждать не приходилось.

И все-таки они ошиблись. Не прошло и двадцати минут, как грэф и штифт снова протяжно зарокотал, проезжая по бульварной мостовой. Чернявый подъехал к гостинице уже без пассажирки. Юра ждал, что он сразу же выскочит и уйдет, но водитель почему-то задумчиво откинулся на высокую спинку сиденья и замер. В таком положении он просидел много долгих томительных минут.

Юра старался получше рассмотреть его. Человек, владеющий автомобилем, так же как сам автомобиль, должен был воплощать некий идеал. Тем не менее, первые же выводы, сделанные Юрой после наблюдений за Чернявым, не располагали в его пользу. Во всяком случае, созданный в воображении Юры образ благородного первооткрывателя мало вязался с этим расфуфыренным и беззастенчивым господином. Чернявый сидел, опустив голову, прикрыв глаза. Его лицо было непроницаемо. Когда он переменил позу, подавшись вперед и положив руки на руль, Юре показалось, что он услышал что-то похожее на стон или, может быть, это только так почудилось? Издав этот странный сдавленный звук, Чернявый опустил голову поверх рук, с силой вцепившихся в рулевое колесо, и так сидел тоже довольно долго, пока к нему не подошел швейцар Тимофеев и не сообщил что-то в полголоса.

Чернявый нехотя вышел из машины. Непроизвольно обернувшись к замершим напротив него наблюдателям, не видя их, он прислонился спиной к капоту автомобиля, вытащил портсигар и, не спеша, достал из него тонкую сигару. Швейцар услужливо чиркнул спичкой. Тимофеев, что-то говорил, ворчливо кивая в сторону, где как раз прятались Юра с Захаркой, так что у Юры даже возникло слабое подозрение — уж не о них ли речь. Хотя с чего бы, они ведь всего несколько раз промелькнули вблизи грэф и штифта. Чернявый слушал спокойно, потом тихонько засмеялся и, отбросив едва прикуренную сигару, внятно сказал: «Пустяки». После чего направился к подъезду гостиницы.

Прежде чем он скрылся за дверью, Тимофеев успел подобрать еще дымящуюся сигару и, на ходу засунув ее в карман, догнал щедрого постояльца, очевидно, уже в вестибюле. Тогда Юра успел еще раз обойти машину, а Захарка только-только высунулся из-за кустов, как Тимофеев опять вышел на крыльцо, вероятно, чтобы раскурить без свидетелей нечаянно доставшийся трофей, и тогда же оглушил Юру своим внезапным окриком. Не сговариваясь, оба приятеля припустили со всех ног.

Сегодняшний вечер, в отличие от двух предыдущих, был на редкость спокойным. И надо же было папаше Захарки запереть его в лавке именно сегодня, когда они могли бы, наконец, осуществить задуманное. Сидя на скамейке, бродя по аллее Бульвара, переходя на гостиничную сторону тротуара, Юра непрерывно думал о том, как ему поступить.

Сейчас, когда вот уже два часа автомобиль невостребованно стоит у подъезда, когда вокруг нет ни единого прохожего, и даже Тимофеев показывается намного реже, чем вчера, нужно во что бы то ни стало воспользоваться благоприятной минутой. Нельзя не воспользоваться, потому что другого такого вечера может не быть. И тогда придется выжидать подходящий случай днем — то есть прогуливать уроки. Или — поздней ночью, что еще затруднительней по многим причинам. Ночью почему-то ужасно хочется спать, ночью трудно уйти из запертого со всех сторон дома. Наконец, ночью вообще как-то неуютно себя чувствуешь, как будто невольно ровняешь со всякими бесчестными людьми, которые привыкли обделывать скверные делишки под покровом темноты, а ведь у Юры и в мыслях нет ничего дурного.

В общем, теперешняя возможность, как ни посмотри, редкая и замечательная. Ну и что, что договаривались они прокатиться вместе с Захаркой? В конце концов, Юра не виноват, что у Захарки такой скверный папаша. К тому же, если сегодня у Юры все получится, то, возможно, чуть позже, уже вооруженный опытом вождения, он прокатит Захарку с меньшим риском. Потому как ни крути, а риск не завести автомобиль или не остановить его в нужном месте, очень велик. Не говоря об опасности угодить в лапы Чернявого или кого-нибудь из его дружков. И лучше уж Юре пострадать одному, чем впутывать в свою затею со всеми ее непредсказуемыми последствиями еще и несведущего Захарку.

XX

Чем больше он мысленно рассуждал в таком духе, тем крепче становилась его решимость осуществить мечту в одиночку, прямо сейчас. Завораживающий грэф и штифт делал свое дело. Невозможно было дольше видеть его в каком-нибудь шаге от себя или даже дотрагиваться до его отполированных боков и бездействовать. Оглянувшись еще раз по сторонам, Юра решительно приблизился к автомобилю. От волнения ноги его сделались ватными, руки дрожали, но переливающая через край жажда хотя бы на несколько минут завладеть сказочным сокровищем, пересиливала любое волнение.