Горизонты и лабиринты моей жизни

Во время посещения высокими гостями Телецентра, мы, естественно, организовали угощение. Брежнев, Косыгин, Подгорный сидели за одним столом, я и мои замы — за соседним. Эти трое, от партийного, товарищеского понимания между которыми в конечном счете зависит обстановка в Политбюро ЦК, внутри всего ЦК, в партии и в стране в целом, вели дружеский, даже милый разговор. Но за этими внешне дружескими отношениями уже было другое. Сначала уберут из Политбюро молодого Александра Шелепина. Затем освободят от всех занимаемых должностей ничего не ведающего Подгорного, который услышит о своем смещении впервые на Пленуме ЦК и сразу превратится из большой фигуры в маленького слабенького старичка, освободят по «болезни» молодого Кирилла Мазурова. Потом Брежнев доведет дело до того, что Косыгин будет вынужден уйти в отставку.

Останется один — Брежнев, из которого его приспешники так и не вылепят вождя, при всем к тому его вожделенном желании.

С годами Брежнев все более упивался властью. Она — власть — была для него, наверное, всем: и прекрасной женщиной, и молодым вином, и лучом солнца после долгой кромешной тьмы. Глядя на него, я знал, что с властью он добровольно никогда не расстанется, как никто не делал до него этого прежде. Ради ее сохранения он пойдет не только на заклание ему неугодных, но и сведет страну в трясину стагнации.

О жизненной необходимости последовательной демократизации порядков в партии, государстве и обществе уже не говорилось, а если и говорилось, то ради приличия. Брежнев подминал под себя свое окружение где силой, где лестью, на что он тоже был мастак. Дело подчас доходило до проявления им такого тщеславия, что становилось и грустно, и смешно, а в конечном счете омерзительно.

Заходит ко мне мой первый заместитель Энвер Мамедов и, ссылаясь на своего приятеля А. Александрова-Агентова, одного из помощников Брежнева, говорит: «Леонид Ильич прослушал свое выступление для звуковой книги о Ленине (которую я вместе с другими товарищами готовил к изданию. — Н.М.) — ему понравилось. Но он выразил неудовольствие тем, что в книгу включаются также выступления Подгорного и Косыгина. Их выступления не нужны». Лаконично, но предельно ясно…

Зная, насколько тщеславен и подозрителен Брежнев, когда речь идет о нем, я не пропускал «наверх» материалы радиоперехвата — в то время западным радиовещанием на Советский Союз активно разрабатывалась тема возможной замены «старых вождей» но главе с Брежневым «молодыми выдвиженцами», к числе которых назывались члены Политбюро ЦК КПСС Шелепин и Полянский. Полагаю, что раздающиеся сейчас голоса о якобы готовящемся заговоре со стороны молодых по смещению Брежнева есть не что иное, как перепевы тех давних голосов.

Не скрою, что если бы у представителей моего поколения было бы стремление к власти, то оно породило бы мужество, достаточное для того, чтобы вполне демократичным способом сместить Брежнева, переместить на второстепенные роли Суслова, Кириленко и других «старых вождей». Уверен, что в этом случае наша страна не оказалась бы в таком застойном болоте, в какое они завели ее, а сейчас не превращалась бы в сырьевой придаток Запада.

Однако, к великому сожалению, история распорядилась по-другому. Она позволила «старым вождям» преимущественно силой, а где и лестью остановить естественную смену поколений, задержать молодых на низких и средних уровнях власти.

Когда Брежнев, Суслов, Кириленко, Устинов, Тихонов, Черненко и иже с ними увидели и поняли, что молодые, даже находясь в положении загнанных, все же переросли их и в знаниях, и в опыте, а потому в состоянии дать новый здоровый импульс развитию страны, то они, обладая несравненным опытом в политических играх, прибегли к известному иезуитскому приему: отправили большинство из них на укрепление «дипломатического фронта» — подальше от Родины, от народа, что станет особенно очевидным в конце 1969 года, начале 70-х годов. А уже к этим годам время начнет уносить в небытие все больше и больше моих сверстников. Шеренги моего перебитого поколения начнут заметно редеть.

В беседах с Алексеем Николаевичем Косыгиным я пытался вывести его на разговор по проблеме жизнедеятельности партии, государства, общества. Из его скупых ответов и размышлений по поводу волнующих меня проблем я вынес впечатление, что он был серьезно обеспокоен углублением диспропорции в развитии народного хозяйства, и прежде всего вследствие постоянно растущей милитаризации производства в ущерб подъему благосостояния советских людей, усилением монополизма в промышленности особенно.

Его возмущало появление все новых привилегий для номенклатуры, вседозволенность и коррупция в разных эшелонах власти, растущие под воздействием искусственно выращиваемых уродств «культика» Брежнева, отрыв руководителей партии от рядовых ее членов, от народа. Он не только осознавал всю пагубность этих явлений, но и давал понять, что выход из создавшегося положения — смена дряхлеющего руководства, к которому причислял себя без всякого стеснения и Косыгин, новыми, молодыми людьми, твердо стоящими на марксистско-ленинских позициях, но отражающими и выражающими новые идеи. Может быть, именно это и побуждало Алексея Николаевича к откровенности в беседах со мной — пускай порой сдержанных, но доверительных. Они подчеркивали теплоту его отношения ко мне. Он учил меня жизни как уходящий из нее старик — молодого, приходящего в нее. Тогда я так отчетливо не осознавал характер этих отношений. Осмысление пришло позже, когда А.Н. Косыгина не было в живых.

Думаю, что трагедия Косыгина как политика состояла в том, что он многое видел, понимал, но не предпринимал решительных мер к тому, чтобы восстать против негативных, уродливых, чуждых социализму явлений, в том числе в верхних эшелонах власти.

Полагаю, что необходимость «омоложения» руководства в высшем эшелоне партийной и государственной власти понимал и Анастас Иванович Микоян, занимавший в 1964–1965 годах пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Он связывал с этим «омоложением» определенные новации в политике.

У меня с Анастасом Ивановичем было несколько встреч, в том числе и в связи с пребыванием в нашей стране госпожи Индиры Ганди. В 1964 году она возглавляла министерство радиовещания и информации Индии. К нам приехала по моему приглашению. Однако в память о ее отце Джавахарлале Неру, который выступал за всемерное развитие дружбы с СССР, и отдавая должное ее личным успехам в политической жизни Индии, было решено поднять прием до государственного уровня.

После одной из встреч с Индирой Ганди Анастас Иванович попросил меня задержаться. Был яркий весенний день. Солнечные лучи врывались в небольшой уютный кабинет, наполняя его теплотой и светом. Анастас Иванович прошел по кабинету, встал к окну и как-то по-домашнему, словно речь шла о предстоящем обеде, спросил: «Как вы считаете, следует мне уйти с поста Председателя Президиума Верховного Совета СССР или нет?» Когда он выговорил с заметным кавказским акцентом этот вопрос, я не видел его лица, солнечный луч, бивший из-за спины, превратил его в темное пятно. Вопрос для меня был настолько неожиданным, что я даже растерялся, что не осталось Микояном незамеченным.

Я прошел по кабинету, стремясь занять такое положение, чтобы видеть выражение лица собеседника. Пока шел, лихорадочно думал, как ответить. Ответ, собственно, был готов — «уходить!» — но в какую форму его облечь?

«Думаю, — отвечал я, — ваш огромный политический опыт может быть полезен для дела независимо от того служебного положения, какое вы занимаете. Ведь, как говорят, не место красит человека, а человек место».

«Да пора уходить! Вся штука в том, кто займет столь высокий пост?! Об этом нам предстоит лишь гадать».

Конечно, А.И. Микояну пора было на пенсию. До него наверняка доходила людская молва о нем как о политическом приспособленце, сумевшем пройти сквозь все, именно все, сложные жизненные перипетии «от Ильича до Ильича».

Во время посещений А.И. Микояна я делился с ним своими планами по развитию телевидения и радио в стране. Он всегда внимательно слушал, а его советы, замечания обычно были точными и дельными, а иначе и быть не могло — за плечами Анастаса Ивановича был огромный жизненный и политический опыт. Он советовал мне: «Если вы пришли к твердому убеждению в целесообразности того или иного своего предложения, то оформляйте его запиской и направляйте в ЦК партии. Вас не должно смущать то обстоятельство, что это ваше предложение будет отклонено. Оно останется в архиве. История все расставляет по своим местам».