Горькая новь
Шрифт:
– Иди домой, старый хрен и лезь на печку. По чоновцам застучал "люис", но и они в долгу не оставались. По селу свистели пули, вылетали стёкла. Несколько животных было убито, люди забирались в подполья. Все дороги в Солонешное были заняты. Отряд, во главе с Колесниковым, начал взбираться от "Кореи" узким, крутым логом вверх, с трудом пробивая глубокий снег, некоторые лошади скатывались вниз. Из села, они были как на ладони. Лошадь знамевозца Дударева покатилась вниз, древко переломилось. Часть отряда все - таки добралась до вершины и их позиция стала выгодной, бой длился до трёх часов дня. Чоновцы по каким - то соображениям из заануйского увала отступили в село. В это время отряд Колесникова спустился по южной стороне горы, перешёл Ануй и направился в сторону Макарьевки, за ними пустилась погоня. Проскакав около десяти километров, повстанцы свернули с дороги и направились вверх, по ключу Выдренному. На устье, в пустующей заимке Ермилы Огнёва, оставили Бурыкина, Огнёва, Менухова, Авдея Колесникова и Бунькова. Кроме трёхлинеек у них было два пулемёта. В разведке за ними гнались трое из Тележихи Михаил Пономарёв,
Начинало смеркаться, когда за мной прибежал посыльный. Сотрудников в управлении уже небыло. Меня позвали в кабинет председателя и приказали написать некрологи убитым коммунистам. Их трупы привезли и они лежали здесь же в смежной со сторожкой комнате
В открытую дверь не отапливаемой комнаты мы вошли вместе с секретарём Лобановым и председателем Ранксом. Впереди сторож нес семилинейную лампу. На столе лежали пять партбилетов и несколько листов чистой бумаги. Буржуйка не топилась. По углам и у входа пять убитых. Ранкс дал мне наставления и разные указания и приказал всё написать сегодня и сказал, что гробы привезут утром. До сего дня я не могу понять, почему некрологи меня заставили писать в той же комнате где лежали трупы. Надо начинать, цепенею, боюсь. Вот Понамарёв Михаил Васильевич, смотрю на него, ужас, лица нет, от переносья всё раздроблено, замёрзшие сосульки и сгустки крови на усах и на груди. Труп привален к стене, те, кто его занёс сюда, зачем - то старались посадить. На чистом листе бумаги чётко вывожу фамилию имя отчество, год и место рождения, время вступления в партию, номер партбилета. Описываю его революционную и общественную деятельность: партизан, воевавший против белых, председатель сельревкома \после моего отца\, первый председатель коммуны "Красная Баданка", погиб от вражеской бандитской пули в бою. Вечная слава верному сыну партии! Ставлю дату, и место где был убит. В комнатушке холодно, руки мёрзнут. Сторож, дедушка Хромов, растапливает железную печку, спички ломаются, у него трясутся руки не меньше моих. Он всё время цокает языком и повторяет одно и тоже: - Ах, бедный неразумный мужик, за что же ты убиваешь один другого. Пишу некролог Бабарыкину Фёдору Григорьевичу. У него на месте носа кровавый провал, обе челюсти раздроблены, видны клочки порванного языка. Он тоже сидит в углу, ноги согнуты. Пишу по тому же порядку некролог и Черноталову Семёну Прохоровичу. Под ним убили лошадь. Ему из пулемёта, прошили грудь и живот.
Буржуйка начала краснеть, комната быстро нагревалась а меня наоборот стало трясти, как в лихорадке. Некрологи Акимову и Щербинину я написал быстрее согласно их партбилетам, их жизни я не знал.
В связи с последними событиями штат волостной милиции был увеличен, но состав её часто менялся. На службу был принят, откуда - то приехавший Кривошеин. Ростом он был под два метра, форму ему шили только по мерке, обувь носил пятьдесят восьмого размера. Сам был поджарым и сухим. Дали ему наган с двадцатью патронами, полутораметровую, старинную шпагу, с колёсиком в конце ножен и назначили на участок с сёлами Топольное, Елиново, Тележиха и Большая Речка. Он был честен и исполнителен, нарушителям закона или местного спокойствия пощады не давал. Тогда ещё велась борьба с самогоноварением. На этом поприще у него были жестокие битвы с бабами. Как - то, прихватив понятого, он поймал слепую бабу вдову Повиляеву за изготовлением самогона. Продукцию конфисковал, но с большим трудом, она вцепилась в него, укусила за живот и облила брагой, в таком виде он явился и в сельревком. Ловил он и тех, кто колол свинью, а кожу не снял и не сдал государству, разбирал семейные ссоры и драки. Составлял акты, за что нарушители платили штрафы и отбывали сроки наказания. Познакомился он со Степанидой Бобковой, вскоре они поженились, и он стал часто ездить в Тележиху, потому, что она жила там. Как - то морозным утром, он возвращался в Солонешное, и возле пустой избушки Рехтиной пасеки, его задержали скрывавшиеся там колесниковцы, стащили с лошади, раздели и зарубили, мёртвого утащили к речке и забросали сучьями и снегом.
Между тем жизнь в Тележихе была окончательно расстроена. Нет у оставшихся мужиков порядка в своих хозяйствах. Сами хмурые, нет дружелюбия между соседями, часто изподлобья смотрят на вершины гор, где нет - нет да и появятся вооруженные всадники. Ох, как надоела вся эта суматоха. Про себя и вслух клянут и продразвёрстку, и коммунистов, и Колесникова. Скот полуголодный, надо бы ехать за сеном, да страшно. На дрова пилят жерди из заборов. Из - за этой кутерьмы школа не работает. Давно в селе не слышали колокольный звон, торговли ни какой. Маслозавод работает с большими перебоями. Только в сельревкоме устоявшийся распорядок: ежедневно дежурит около пяти подвод, дежурные там и ночуют. Вокруг сборни для дежурных лошадей навожены копны сена. Приближалось Рождество, ждали его больше ребятишки, чтобы побегать, по - славить, и хозяйки, урывая от детей часть молока, копили сметану и творог на шаньги, сырчики и масло, чтобы в день праздника накормить повкуснее свою семью.
Переваливая через каменистые хребты и увалы, буквально купаясь в полутораметровом снегу, голодные и уставшие лошади и люди с трудом передвигали ноги. Разведка скрылась за вершину сопки, значит, ничего подозрительного там нет. Разговаривают между собой тихо, от шуток воздерживаются, стало не до шуток. Колесников хмурый едет, как всегда позади всех, Ваньков и Буньков - впереди.
–
Ларион Васильевич, - обратился Фепен Дударев, - можно уйти в вершину Язёвки на мою заимку, там есть сено и две клади не молоченного овса и можно самим передохнуть.– Согласен, передай по цепи, чтобы направлялись туда.
Каждый был рад, хоть какому - нибудь пристанищу, где можно было бы перевести дух, да попить горяченького чаю. И тихо понеслось от одного к другому:
– на заимку Дударева.
– Возле кладей кормился табун косачей, но стрелять нельзя. Дров здесь и на соседних двух заимках было наготовлено на две зимы. И задымилась труба. В двух погребах не менее трёхсот ведер хорошей картошки, каждый себе пёк круглой и пластиками. Ах, какая она вкусная! Каждый занимался своим делом: кто сушил промёрзшие валенки, а кто чембары надетые поверх валенок и полушубка. Многие занимались ремонтом сбруи. В адрес, единственной в отряде женщины Домны летело не мало колких и едких насмешек, но всё говорилось тихо или намёками, не дай бог, если услышит её звероподобный муж Петруха - с живого шкуру сдерёт.
На обеих гривах глубокого язёвского лога, стояли по два наблюдателя, оттуда хорошо просматривалась дорога, в сторону посёлка и язёвского седла.
– Ульяныч, - обратился Колесников к своему заму, - подбери двух человек, и пошли их разведать, что происходит в селе, да чтоб не задерживались дома, одна нога здесь - другая там. Отправили Аристарха Шмакова и Ивана Лубягина, которые через пару часов возвратились и доложили, что село не занято.
Вскоре весь отряд спустился с гор, для жителей это было неожиданно, многие радовались. Домой вперёд отца прискакали Авдей и Мартяха, оба обросшие зашелудивевшие. На полушубках по швам появились прорехи, валенки тоже требуют подшивки. Мать снова рыдает, не может вымолвить слова. В это время Колесников в сельревкоме, привязал коня и вошел в здание сборни. Там, как всегда топтался народ. Он поздоровался и прошёл в канцелярию, где сидел Бельков и дежурные. Колесников протянул руку Белькову:
– Противно, наверное, за руку здороваться с бандитским вожаком?
– Да что вы, Ларион Васильевич, мы ведь всё понимаем, такая ваша судьбинушка. У мужиков душа болит, всё ещё с содроганием вспоминаем наши партизанские тропы девятнадцатого года. Не приведи господь испытывать то, что выпало сейчас на вашу долю.
Колесников попросил найти председателя и направить к нему домой. В селе быстро начали готовить для своих "защитников" бани и чистое бельё. По логу расстилался сизый дым, от топившихся бань, валил пар от истопленных. Нещадно хлестали вояки себя берёзовыми вениками, жгло уши, краснели спины и бока. Как варёные раки выскакивали покататься в снегу и снова в пекло с уханьем и кряхтением, смехом и смачным словцом. Помылись, но чистого белья хватило не всем, пришлось натягивать на себя грязное. Около ограды Колесниковых стояли четыре воза их сена, ревком нарядил везти в волость. Подходили соседи с жалобами и просьбами. Раскрасневшийся после бани Ларион Васильевич, заканчивал обедать.
Впереди морозная ночь, часто меняются посты и разъезды. Приближался рассвет. Васька Фёдоров и Димка Сергеев ещё с вечера приготовили холщёвые торбочки, чтобы утром пробежаться по селу и по - славить Христа. Раненько, один в материнском понитке, другой в рваном отцовском полушубке, пошли к соседу Печёнкину. Только пролезли в ворота, как хозяйский, размером с телка Пудель, сшиб с ног Димку и, прижав его лапой к земле, рычал и ждал хозяина. Васька заорал громче Димки, вышел хозяин и увел их в дом.
– Начинай, - сказал Васька.
– Начинай ты, я всё забыл.
– Христос воскрес - затянул Васька.
– Ты чо турусишь, какой воскрес, ведь он ещё только родился.
Хозяева смеются, подбадривают ребят. Вдруг началась стрельба, с горы прямо напротив их дома. Татьяна Дмитриевна быстро открыла крышку подпола и погнала домочадцев и гостей вниз.
Эскадрон чон, под командованием Николая Воронкова, во второй половине ночи выехал из Солонешного и язёвской дорогой занял гору над омутом и северо - западную гриву от глинки. Когда рассветало, открыли с двух высот стрельбу по селу. Отряд Колесникова отступал врассыпную вверх по Аную. Чоновцы спускались Артемьевым логом в село и стреляли по отступающим. У Колесникова погибли солонешенские Сафронов и Ермолаев у Воронкова несколько человек были ранены.
В волревкоме дела были, если выразиться помягче, не нормальные Нас, работников разных отделов, заставляли выполнять и переделывать работу, которая часто оказывалась бесполезной. Но на службу все приходили без опозданий. Начальство ни из уезда, ни из упродкома не появлялось, но мы каждый день получали десятки циркуляров, распоряжений и грозных предупреждений за теми же подписями Савельева, Караваева, Этко, Пинаева и других. Требовали организовывать красные обозы с хлебом, как будто не знали, что в районе обстановка неблагоприятная. Но не большими группами по пять, семь подвод всё же отправляли из Черемшанки, Солонешного, Медведевки. Поступили запросы на описи хозяйств повстанцев. Под вечер меня позвали в кабинет Александрова, там кроме него, были Лобанов, Ранкс, Егоров и Кулик. Они знали, что я в партии с августа двадцатого года. Стали меня расспрашивать, не родня ли я Колесникову, хорошо ли знаю его семью и их хозяйство, нет ли моих родственников в банде. Я рассказал, что с его сыновьями учился три года в школе, что они чуждались нас комсомольцев, а самого я часто видел, но ко мне он относился, как любой пожилой мужчина относиться к подростку. Он долго работал в многлавке и вы его должны знать лучше меня. Хозяйство у них было большое, но к наёмному труду не прибегали, управлялись своими силами, у них семья в десять человек. Сейчас от их хозяйства не осталось, вероятно, и третей части. До поступления на работу в волревком я был секретарём ячейки, нас партийцев он недолюбливал, но зла не чинил. У него в отряде два моих троюродных дяди, по материнской линии, да двоюродный брат. А теперешний председатель сельревкома мой дядя по матери.