Горькие ягодки

Надо же, как меняет человека выражение лица, практически до неузнаваемости. Но, признаться честно, я как-то забыла про тот случай. В то время мне было совсем не до этого чужого мужчины, у меня у самой были те ещё проблемы. Как хорошо, что то время прошло. А сейчас мне уже пора домой, к дочке.

– Надо же, как тесен мир, – говорю я Эдуарду Андреевичу. Мне хотелось бы ещё сказать, что я вспоминала о нём, но я действительно забыла о том случае почти сразу.

– Ты даже не представляешь, насколько он тесен, девочка. Ты знакома с теорией сближения?

Я не знакома ни с какими теориями, я с радостью поболтаю об этом как-нибудь потом, но сейчас я уже хочу попрощаться с Эдуардом Андреевичем и скорее лететь домой, к своей Алёнке. Он чувствует моё настроение, мы покидаем гостеприимный чердак, на улице я протягиваю руку, собираясь попрощаться, но Эдуард Андреевич просит позволить ему хотя бы довезти меня до дома.

– Не волнуйся, не на этом лексусе, – улыбается он, – и даже не с моим водителем. Я попрошу сына, он доставит тебя в лучшем виде, ок?

– Ок, – пожимаю плечами я. Действительно, на машине намного удобнее, чем тащиться сначала до вокзала, потом трястись на электричке, а потом ещё пилить от станции. Это куча времени, так что, почему бы нет.

Тем более, Эдуард Андреевич привлекает собственного сына, тот уж точно никак не связан с проклятым Дормидонтычем. Ужас какой. Наш директор преступник. Ты работаешь под началом уголовника, Марианна. Кошмар.

Эдуард Андреевич звонит сыну, краем уха я слышу, как он говорит что-то о достойной девушке, которую нужно срочно отвезти в Подмосковье, потом мы с ним болтаем немного в ожидании его сына.

Эдуард Андреевич развлекает меня, рассказывая, как появилась одна из теорий возникновения планет. Оказывается, однажды на орбитальной космической станции астронавты развлекались тем, что заваривали чай в невесомости: они помещали в плавающий шарик кипятка заварку и эти мелкие частички очень быстро сбивались в кучки, а не плавали каждая сама по себе.

По аналогии и возникла теория, что когда-то мельчайшие частички вещества наших будущих планет собирались сами собой в маленькие кучки, которые объединялись в более крупные и так далее. Причём, что интересно, причина, по которой изначально объединяются мелкие частички, науке неизвестна.

А Эдуард Андреевич перенёс эту теорию в область социологии. Он считает, что определённые люди оказываются в одной точке не просто так, а вследствие какой-то конкретной закономерности, науке неизвестной. И наши с ним встречи, как уверен Эдуард Андреевич, также следствие этой самой неизвестной науке закономерности.

Вот ведь, интересный дядька какой оказался. Знает столько всего. Явно очень богатый, но совсем простой, как любит говорить Дашка. Эдуард Андреевич хочет рассказать мне ещё что-то интересное, но прерывается, смотря мне за спину. «А вот и мой сынуля», – весело и со скрытой гордостью говорит он.

Интересно, какой у него сын. Наверное, какой-нибудь очень умный заучка и тоже много всего знает. Моё воображение резво рисует щуплого ботана в огромных очках.

– Марианночка, позволь представить, мой сын, – говорит Эдуард Андреевич. Боковым зрением я вижу, как он приветливо хлопает по плечу какого-то парня. Я поворачиваюсь к сыну Эдуарда Андреевича. На меня холодными льдинками глаз изумлённо смотрит Андрей.

глава 27

Марианна

Сцена из "Ревизора". Картина Репина «Приплыли». И почему-то совсем уж насмешкой "Страшный Суд". Все эти выражения беспорядочно крутятся в моей голове, пока я ошеломлённо смотрю на Андрея. Андрей поражён не меньше моего. Мы оба не можем найти слов, хотя должны всего лишь сказать друг другу свои имена, как бы знакомясь, только и всего. Но в такой ситуации немудрено забыть собственное имя.

Эдуард Андреевич понимает молчание Андрея и его изумлённый вид по-своему.

– Что, думал, такие девушки только в книгах встречаются? Нет, милый мой, остались ещё настоящие девушки и в нашей реальной жизни. Этот молодой человек, что остолбенел от твоей милой красоты, Марианночка, мой сын Андрей, прошу любить и жаловать. А эта замечательная девушка – Марианна.

Мы с Андреем одновременно киваем друг другу и бормочем что-то типа «очень приятно».

– До свидания, Марианночка, надеюсь, мы ещё увидимся, – провожает меня Эдуард Андреевич.

– До свидания, Эдуард Андреевич, – пищу я, стараясь не смотреть на Андрея.

В полном молчании мы доходим до тёмно-синей ауди, припаркованной неподалёку. Когда мы проезжаем мимо Эдуарда Андреевича, я вижу, как он со своими телохранителями совещается около того самого лексуса. Эдуард Андреевич машет мне рукой, я слабо поднимаю свою руку в ответ.

– Куда тебя отвезти? – нарушает наше молчание Андрей и присвистывает, услышав название моего городка.

– Может, тебе будет удобнее на электричке, а, Маруся? – я опять Маруся. Ну, хоть не Мальвина.

– Можешь высадить хоть здесь, – тихо отвечаю я.

Андрей притормаживает, но прежде, чем мне выйти, цедит сквозь зубы, не глядя на меня: «Искать ко мне подходы через моего отца не лучший метод, Маруся. Не знаю, что ты наплела моему старику, но забудь об этом пути. Чтобы я тебя около моего отца больше не видел».

Дрожащей рукой я открываю дверь и неуклюже выбираюсь из машины. Мой невысокий сапог наступает прямо в снежную лужу, щедро зачерпнув ледяной каши. Потом я иду, не разбирая дороги, лишь стараясь побыстрее скрыться с глаз Андрея. Он почему-то не уезжает, и я спиной чувствую его взгляд.

Каша в сапоге не замедлила превратиться в ледяную воду; вода противно чавкает, но я не хочу останавливаться и тратить время, чтобы её вылить. Не хочу, чтобы Андрей видел, как я буду стоять на одной ноге как цапля.

Я сейчас ни о чём не думаю и ничего не чувствую. Я просто хочу как можно скорее уйти подальше. Шаг, другой, ещё один. Раз-два, раз-два, давай, Марианна, пошустрей. Мокрый снег разлетается под ногами, я цепляюсь за невидимую выбоину на асфальте и падаю. Можно сказать, уже привычно.