Горький мед

Порой бремя плоти давило ее, тело изнемогало от жажды ощутить в себе сильную, могучую власть животворящего слияния. И странно, что в такие мгновения ни Вадим, ни даже Игорь, с которыми провела она много счастливых часов и дней, совсем не вспоминались ей. Перед внутренним взором неизменно возникал Кирилл, его одухотворенное страстью лицо, красивое, мускулистое тело. В отчаянии кусая подушку, Ольга гнала от себя этот образ, но память плоти избирательна и приказывать ей невозможно.

Поэтому и приходилось время от времени призывать на помощь память сердца, беспощадно, шаг за шагом вспоминая о пережитом унижении и поддерживая тем самым пламя обиды, чтобы оно не уменьшилось или, не приведи Бог, не угасло совсем.

* * *

Как только на следующий день Ольга переступила порог редакции, то сразу поняла, что напрасно боялась скорбных лиц и соболезнований.

— Ольга Михайловна, наконец-то! Рад вас видеть, — подскочил к ней Никанорыч, помогая снять куртку, — и, заметьте, не бескорыстно, — лукаво подмигнув, добавил он.

— Сережа, как не стыдно, дай человеку хоть отдышаться! — воскликнула Елена Одуванчик и выпорхнула из-за стола. — Оленька Михайловна, ну как вы, дорогая? Здоровы? Ну и слава Богу, слава Богу… Выглядите очень, очень хорошо, — ласково улыбаясь, щебетала она. — Сейчас чаек поставим… А как Тамара Ивановна?

Ольга с облегчением окунулась в привычную атмосферу доброжелательности, теплоты и дружеского участия и только сейчас осознала, что ей в последнее время очень не хватало суетливой заботливости Одуванчика, прямодушного, но не злого юмора Никанорыча, даже экстравагантности и резких суждений Искры Анатольевны.

— А где же Искра Анатольевна? — спросила она. — И Верочка?

— Искра скоро прибудет, — сообщил Никанорыч. — А вот Верочка у нас теперь студентка, по понедельникам ей положен нерабочий день под названием «библиотечный». Я ей говорю: «Верочка, дружочек, не вздумай действительно ходить в библиотеку, используй этот день для личной жизни»…

Ольга улыбнулась и прошла к своему столу, заваленному папками с рукописями.

— В чем же ваша корысть по отношению ко мне? — продолжая улыбаться, обратилась она к Никанорычу.

— А вот, извольте взглянуть! — тут же подбежал он, указывая на папки. — Видите, сколько работы, и ведь все несут и несут… Их как прорвало, право! Искра нас с Еленой и взяла в ежовые рукавицы, лишний раз покурить не выйдешь. Я уже две недели не общался ни с одной редакцией! Не знаю, чем живет коллектив! — запальчиво выкрикнул Никанорыч и, закручинившись, замолчал.

Ольге очень хорошо было известно, что он с Одуванчиком чуть ли не по полдня привык проводить в других редакциях, при этом Елена Павловна держала руку на пульсе издательства в основном в отношении семейной и вообще закулисной жизни коллег, а Никанорыч любил обсуждать политические события, новости литературы и театра, попутно выполняя роль народного трибуна и одновременно народного же контроля.

— Говоришь, не знаешь, чем коллектив живет? А ты меня спроси! — раздался громовой голос величественно вплывающей в комнату Искры Анатольевны, которая, видимо, через приоткрытую дверь успела услышать последние слова Никанорыча. — А живет он, любезный Сергей Никанорыч, ударным трудом! Ольга Михайловна, приветствую вас, голубушка, — обратилась она к Ольге. — Ждали с нетерпением. Вы, наверное, уже в курсе, что работы у нас невпроворот. — Она повесила пальто в шкаф, закурила и, подойдя к Ольге, положила руку ей на плечо. — И мой вам совет, Ольга Михайловна: включайтесь сразу, погрузитесь целиком, без остатка. Время, конечно, хороший лекарь, но в вашем положении спасение можно найти только в работе, уж поверьте моему печальному опыту…

Голос ее дрогнул, она дружески сжала плечо Ольги и направилась к двери.

— Я к директору, — на ходу сказала она, — буду минут через десять.

Ольга всегда завидовала мужеству и жизнестойкости этой женщины. Искра Анатольевна похоронила не только двух мужей, которых, по утверждению Одуванчика, очень любила, но и единственного двадцатилетнего сына, погибшего несколько лет назад в Афганистане. Ольгу поражало, что, пройдя эти страшные испытания и стойко преодолев удары судьбы, она не потеряла интереса к жизни во всех ее проявлениях: не пропускала ни одного кинофестиваля, по телевизору смотрела только политические программы, посещала всевозможные музыкальные вечера и до сих пор трепетно относилась к журналам мод.

Со своим нынешним мужем, скромным преподавателем музыкальной школы, она познакомилась в консерватории. Его трогательное старомодное ухаживание длилось не меньше года. Выражалось это в том, что раз в неделю, в конце рабочего дня, он появлялся с цветами в редакции, вежливо приветствовал сотрудников, целуя дамам ручки, и уводил Искру Анатольевну в филармонию, в Большой театр или в консерваторию.

Ольга хорошо помнит тот день, когда заведующая, изменив своей обычной величавой манере вплывать в комнату, вихрем ворвалась в редакцию, неся в одной руке огромную коробку с тортом, в другой — бутылку шампанского, и прямо с порога объявила, что вчера вышла замуж. За восклицаниями последовали поздравления, а затем и дружеские претензии.

— Я, конечно, подозревал что-то в этом роде, — обиженно молвил Никанорыч, полушутя, полусерьезно, — но, Искра, ты могла бы старых друзей поставить в известность заранее… мы бы подготовились… и вообще…

— Ах, Никанорыч, оставь, пожалуйста, — отмахнулась та. — Кой черт заранее, когда я сама еще позавчера не была уверена, решусь ли на такой шаг…

— Искрочка, я так рада за тебя, так рада… — со слезами умиления говорила Елена Павловна, обнимая подругу.

Когда подняли тост за новобрачных, Никанорыч вдруг посерьезнел и раздумчиво произнес:

— Надеюсь, Искра, это не опрометчивый шаг и ты хорошо обдумала свой выбор. Сумей же быть счастлива, дорогая!

Искра Анатольевна, очень хорошо поняв, что хотел сказать этим старый друг, так же серьезно ответила:

— Есть много категорий женщин, и тебе, Сережа, известно, что моим кумиром и идеалом всегда была Эдит Пиаф… Так вот, она сказала как-то, что дом, где не валяются всюду мужские рубашки и носки, — пустой, холодный для нее. И знаешь, я согласна с нею. Видимо, я из того же теста.

При воспоминании об этом Ольге на ум пришли слова дяди Паши о тех счастливицах, которые, как трудолюбивые пчелы, создают свое счастье, казалось бы, из ничего. «Видимо, Искра из их числа», — подумала Ольга, удивляясь ее способности без видимых усилий заново, уже на склоне лет, строить семью и, при ее-то властном характере, приспосабливаться к причудам и странностям мужа, о котором она рассказывала с неизменным добродушным юмором и даже любовью.

Получив от заведующей сразу две рукописи, Ольга, следуя ее совету, тут же углубилась в одну из них, не слыша ни шепота Одуванчика, о чем-то время от времени вопрошавшую Искру Анатольевну, ни телефонных переговоров Никанорыча, старавшегося говорить приглушенным голосом, прикрыв трубку рукой. Она была рада, что ей удалось, как тогда, полностью уйти в работу, не замечая никого и ничего вокруг, и не знала даже, сколько прошло времени, когда раздался наконец трубный глас Никанорыча, сзывающий всех к столу.

— Нас в пятницу еще предупредили, что столовая по каким-то там техническим причинам сегодня работать не будет, — пояснил он Ольге, заметив ее удивленный взгляд. — Так что сегодня мы, так сказать, на домашнем харче. Прошу!

Ольга обнаружила, что на журнальном столике уже дымится кастрюля с картошкой, на тарелке высится гора бутербродов, стоят банки с различными домашними соленьями. При виде соленых огурцов и квашеной капусты какой-то непонятный спазм перехватил ей горло, а обильное слюноотделение не на шутку удивило ее. Ольга в семье слыла сластеной, и домашние, зная это ее свойство, никогда не предлагали ей за столом ни острого, ни соленого. Дядя Паша всегда очень огорчался, что ее оставляли равнодушной все его маринады и соленья, которые он заготавливал на зиму, и привозил ей в Сокольники бесчисленные банки с вареньем, компотами и желе.