Город Бездны
Шрифт:
– А можно подробнее?
– Опросите систему в своей каюте. Или хотя бы в этой.
– А почему бы вам самому не рассказать?
Он покачал головой:
– Нет, Таннер. Говорю вам: я знаю немногим больше вашего. Не забывайте, что мы прибыли сюда одновременно. На разных кораблях, да, но оба мы летели сквозь звезды, когда это случилось. Времени на адаптацию у меня было примерно столько же.
– А откуда вы прилетели? – тихо и спокойно осведомился я.
– С Гранд-Титона.
Американо. Таких колоний несколько: Йеллоустон, Йосемити, Глейшер и еще две-три, их названий я не помню. Все они были основаны четыре века назад по одной и той же схеме: первыми на планету высаживаются роботы, которые создают себе подобных и все необходимое для будущих колонистов. Ни одна из этих попыток не увенчалась успехом: через поколение-другое колония пустела. Редко какой из ныне существующих
Окраина Неба – совсем другое дело. Это единственный мир, заселенный экипажем первого поколения.
Иногда люди учатся на своих ошибках.
– Я слышал, что на Гранд-Титоне живется неплохо, – сказал я.
– Да. Наверное, вам интересно, ради чего меня сюда понесло.
– Вообще-то, нет. Это не мое дело.
Он снова прервал раскопки. Похоже, отсутствие интереса к его биографии было ему в новинку. Я перебирал вещи и мысленно считал секунды. Счет перевалил за дюжину, когда Квирренбах заговорил:
– Я музыкант… то есть композитор. Работаю над симфоническим циклом, это труд всей моей жизни. Вот что привело меня сюда.
– Музыка?
– Да, музыка – хотя едва ли можно назвать этим затасканным словечком то, что рождается в моем сознании. Моя следующая симфония… это должен быть шедевр, вдохновленный нечем иным, как самим Городом Бездны. – Он улыбнулся. – Она задумывалась как возвышенный гимн этому Городу, воплощению блеска Бель-Эпок – сочинение, бурлящее жизненной силой и энергией. Но теперь, я чувствую, это будет что-то мрачное и торжественное, в духе Шостаковича. Тяжелые чувства, вызванные осознанием суровой действительности, – колесо истории вновь повернулось, и наши бренные мечты перемолоты в пыль. Симфония эпидемии.
– И ради этого вы проделали весь путь? Чтобы нацарапать несколько нот?
– Вот именно, нацарапать несколько нот. Почему бы и нет? Ведь кто-то должен это сделать.
– Но дорога домой займет у вас десятилетия.
– Удивительно, но сей факт успел отпечататься в моем подсознании раньше, чем вы любезно сделали это замечание. Мое путешествие – всего лишь прелюдия, а потраченное на него время – просто миг в сравнении с несколькими веками, которые пролетят до его завершения. Оно будет длиться почти столетие – в два-три раза больше, чем прожил любой из великих композиторов. Разумеется, я посещу десятки миров. Я буду постоянно прокладывать новые маршруты, устремляясь туда, где происходят самые значительные события. Почти наверняка войны, эпидемии и смуты будут продолжаться, но также будут происходить чудеса и совершаться удивительные открытия. И все это послужит пищей моему грандиозному произведению. А когда я пойму, что оно завершено, и не почувствую при этом ни отвращения, ни разочарования… наверное, тогда я уже достигну заката своих дней. У меня, знаете ли, не хватает времени следить за новинками в технологии долгожительства – все силы надо отдавать работе. Так что остается прибегнуть к каким-нибудь общедоступным средствам, надеюсь, я успею завершить свое выдающееся творение. Затем займусь окончательной шлифовкой. Я сведу грубые наброски, сделанные тут и там, в единое целое и, может быть, добавлю несколько легких штрихов. Несомненно, к тому времени я достигну большего мастерства. И тогда я сяду на корабль и вернусь на Гранд-Титон – если он еще будет существовать, – где объявлю о мировой премьере. Это будет действительно мироваяпремьера… Конечно, она состоится лет через пятьдесят, а может быть, и больше. Все зависит от того, насколько расширятся к тому времени границы освоенного космоса. Новость должна достичь самых отдаленных колоний, а людям нужно добраться до Гранд-Титона – все это требует времени. Подготовить концертную площадку – у меня есть на примете одно подходящее место, собрать достойный состав оркестра… может быть, применив клонирование – как получится. Все это время я буду спать. И когда минуют эти пятьдесят лет, я воспряну ото сна, шагну в свет прожекторов и встану за пульт, чтобы дирижировать своим опусом. Не важно, сколько мне останется после этого. Я буду купаться в лучах славы, которой не испытывал и не испытает ни один из ныне живущих музыкантов. Имена великих композиторов будут упоминаться лишь в связи с моим именем. Они померкнут рядом с ним, точно россыпь крошечных звездочек рядом со звездой первой величины. Мое имя прозвучит в веках мощным неумирающим аккордом…
Он умолк.
– Что ж, вам
есть к чему стремиться, – заметил я после длительной паузы.– Наверное, вы решили, что я чудовищно тщеславен.
– Ну что вы, Квирренбах. У меня даже в мыслях такого не было…
Моя рука, шарившая в этот момент в недрах одного из выдвижных ящичков, наткнулась на что-то необычное. Откровенно говоря, я рассчитывал найти хоть какое-нибудь оружие, желательно помощнее моего заводного пистолета. Однако Вадим, похоже, обходился без подобных игрушек. И вот теперь…
– А вот это уже интересно!
– Что вы нашли?
Я извлек на свет тускло-черную металлическую шкатулку величиной с сигарный ящик и открыл ее. В маленьких отделениях обнаружилось шесть алых пузырьков. Еще там было мудреное стальное устройство наподобие шприца, но с рукояткой как у пистолета. Ее украшал изящный пестрый рельеф в виде кобры.
– Понятия не имею. Есть какие-то предположения?
– Да нет, пожалуй… – Квирренбах с искренним любопытством разглядывал пузырьки. – Одно могу сказать: это что-то… противозаконное, по крайней мере так выглядит.
– Знаете, я того же мнения.
Когда я протянул руку за шкатулкой, Квирренбах спросил, почему меня так интересует ее содержимое.
Причина была проста. Я вспомнил шприц, который выпал из кармана неуемного монаха во время той памятной разборки в пещере. Не берусь утверждать – там было темно, – но Вадимовы пузырьки уж больно походили на содержимое шприца брата Алексея. Заодно я вспомнил еще кое-что: Амелия говорила, что эта дрянь действительно входит в разряд нелегальных, по крайней мере для обитателей «Айдлвилда».
– Думаю, оно откроет для меня некоторые двери.
– Оно может открыть кое-что похуже, – сказал Квирренбах. – Для начала врата ада. Я слышал краем уха разговор на корабельном причале относительно черного рынка, где торгуют самыми опасными наркотиками, – он кивком указал на строй алых пузырьков, – один из которых известен под названием «топливо грез».
– Думаете, это оно?
– Не знаю. Но не удивлюсь, если наш приятель Вадим приторговывает чем-то подобным.
– И как действует это «топливо»?
– Я ведь не эксперт, Таннер. Все, что мне известно, – это что оно дает какие-то неприятные побочные эффекты и что власти этой системы не поощряют его употребление, а заодно и хранение.
– Но его, разумеется, употребляют.
– Конечно. Но я даже не представляю, каким образом. Кстати, это приспособление называют свадебным пистолетом.
Похоже, он заметил, как у меня вытянулась физиономия:
– По местному обычаю молодожены обменивались нейронным материалом, культивированным из мозга супруга. Они пользовались этой штукой – ну, свадебным пистолетом, – чтобы имплантировать друг другу клетки.
– Пользовались? То есть теперь не пользуются?
– Кажется, перестали после эпидемии. – Он печально вздохнул. – Но если на то пошло, после эпидемии перестали делать очень многие вещи.
Когда Квирренбах исчез со своими трофеями – надеюсь, он отправился работать над великой симфонией, – я подошел к сетевому терминалу, который обнаружился в каюте Вадима. Впервые с момента старта я мог насладиться привычным весом своего тела: «Стрельников» сделал резкий рывок, корректируя курс следования к Блистающему… к Ржавому Поясу. Из недр корабля доносился тихий протестующий скрип какой-то конструкции. Похоже, это корыто имело все шансы развалиться, прежде чем достигнет Пункта Назначения. Впрочем, вскоре стоны и поскрипывания уже воспринимались вполне естественно, и я смог сосредоточиться на более важных вещах.
Пульт терминала выглядел допотопным, над такими любят потешаться дети в музеях. Кнопки, окружавшие плоский экран, нажимались пальцами столько раз, что символы почти не читались. Ниже располагалась клавиатура с буквами и цифрами. Не знаю, каких высот достигла техника в системе Йеллоустона, но это чудо недотягивает даже до стандартов Окраины Неба.
Ладно, сойдет за неимением лучшего.
Я нашел кнопку включения, экран замерцал серией приветственных сообщений и реклам, затем продемонстрировал разветвленное древо опций. Информация о сервисе на борту. Трансляционные сети в реальном времени – паутина потоков данных в радиусе примерно световой секунды от «Стрельникова», которая даже позволяет нормально общаться. Дальние трансляционные сети с типичными задержками времени от пары секунд до десятков часов, в зависимости от сложности запроса. Доступа к сетям с большей задержкой, разумеется, не было. Чтобы дождаться ответа из сети анклавов, расположенных, скажем, в поясе Койпера, отправителю придется совершить не один рейс на борту этой старой посудины.