Город и столп

— И когда он отбывает?

Как только на флоте получат добро из Лайфа.

— Неплохо придумано, — сказал Джим. Бармен начал угрожающе приближаться к нему — непьющих здесь не уважали. — Ну, еще увидимся!

— Может, заглянешь сегодня вечерком? — начал было Сай.

— Нет, спасибо!

— Ну, как знаешь.

После Колорадо в Калифорнийском госпитале было просто как в раю, и Джим жил в свое удовольствие. Он опять начал играть в теннис, впервые за два года. Он быстро восстановил свой нормальный вес и почти забыл о пережитом кошмаре — болезни и холодных снежных ночах в колорадской пустыне.

В апреле он получил письмо от матери. Она сообщала, что умер отец. Джим не почувствовал скорби. Чуть ли не наоборот: гора свалилась с его плеч — ненависть кончилась.

Джим сидел на солнышке и смотрел на зеленую лужайку, по которой взад-вперед бродили пациенты, одетые в казенные армейские халаты. При свете дня Джиму казалось, что смерти нет. И, тем не менее, Джим размышлял о том, что же она такое. Он сам недавно чуть не умер, хотя и не мог ничего вспомнить об этом. Теперь, греясь в лучах солнца, он думал о смерти и об отце. Он не верил ни в рай, ни в ад. Он никак не мог представить себе место, куда уходят хорошие люди, в особенности еще и потому, что никто толком не знал, что такое это последнее пристанище, а уж тем более, что такое хороший человек. Так что же происходит? Мысль о небытии пугала его, а смерть, возможно, и есть небытие. Ни земли, ни людей, ни света, ни времени — ничего.

Джим посмотрел на свою руку. Рука была загоревшая, широкая, покрытая золотистыми волосками. Он представил себе, какой будет эта рука, когда он умрет, бессильный, бледный, превращающийся в прах. Он долго глядел на свою руку, которая однажды станет прахом. Разложение и небытие — таково будущее.

Его охватил животный страх. Нет, он должен найти какой-нибудь способ обмануть эту землю, которая, как непреодолимый магнит, затягивает в себя людей. Но несмотря на борьбу десяти тысяч поколений, магнит продолжал торжествовать победу, и рано или поздно его собственные неповторимые воспоминания растворятся в этой земле. Его прах, конечно, будет поглощен другими живыми существами, и в этой мере он возродится, хотя он и понимал, что та единственная в своем роде комбинация, которая называлась «Джим», никогда больше не будет существовать.

Жаркое солнце согревало его. Кровь быстро текла по жилам, он сознавал всю полноту жизни. Он существовал в настоящем, этого было достаточно. А пройдут годы, и он, может быть, обретет новое понимание мира, которое поможет ему осмыслить факт небытия.

В мае Джим предстал перед медицинской комиссией. Поскольку рентген показывал наличие минеральных отложений в его левом коленном суставе, комиссия признала Джеймса Уилларда негодным к военной службе и демобилизовала его, назначив пенсию по инвалидности.

К радости Джима, все получилось, как он хотел. Когда наконец все бумаги были выправлены, он получил железнодорожный билет до Нью-Йорка. В поезде он прочитал в газете, что актер Рональд Шоу поступил добровольцем в военно-морской флот.

В Нью-Йорке Джим снял комнату на Чарльз-стрит в Гринвич-Виллидже и принялся искать работу. Через некоторое время он нашел то, что хотел. Неподалеку от Ист-Ривер находился небольшой участок, на котором были оборудованы теннисные корты. Здесь Джим познакомился с Уилбором Греем, который владел кортами на пару с Айзеком Глобом. Вообще-то на участке собирались построить новое здание, но, по словам мистера Глоба, это могло произойти лет через пять, а пока бизнес процветал.

Джим посещал теннисные корты каждый день. Он подружился с Греем и Глобом. Кончилось тем, что он предложил им выкупить часть их бизнеса и работать тренером. После многочисленных совещаний и изучения гроссбухов Грей и Глоб, которые ничего не понимали в теннисе, согласились взять в партнеры Джима, который ничего не понимал в бизнесе.

Остаток года Джим работал, давая уроки тенниса в хорошую погоду. А поскольку в то лето и осень хороших дней было на удивление много, он заработал неплохие деньги.

За пределами кортов он своих партнеров почти не видел. Оба они были людьми положительными, семейными, и остальной мир их не интересовал. Не интересовал он и Джима, пока была работа. Он ни с кем не встречался. Правда, раз он позвонил в отель Марии Верлен, но ее среди постояльцев не было.

Однажды зимним вечером на Пятой авеню Джим увидел лейтенанта Шоу. Тот стоял в задумчивости перед витриной рождественских игрушек магазина Фа-о-Шварц.

— Ронни!

— Джим!

Они обменялись теплым рукопожатием. Шоу уже успел поплавать в Атлантике, а теперь был в отпуске и жил в отеле «Гардинг».

Не хочет ли Джим выпить? Прекрасно!

Номер в отеле «Гардинг» был поистине необъятен. Повсюду зеркала в стиле ро-ко-ко и мебель, инкрустированная золотом. Шоу заказал бутылку виски. Они выпили и принялись разглядывать друг друга, не зная, с чего начать.

Наконец Шоу сказал, что с момента их последней встречи немало воды утекло. Джим согласился. Потом разговор надолго застопорился. Потом Шоу спросил:

— Ты живешь один?

Джим кивнул:

— Я много работал этим летом. Еще ни с кем не успел познакомиться.

— Нельзя замыкаться на ком-то одном. Я это по себе знаю. Конечно, идеальный вариант, когда у тебя единственный любовник, но сколько их таких, способных на глубокое чувство? Их практически нет.

Джим прервал эту знакомую песню:

— Как дела на флоте?

Шоу пожал плечами:

— Приходится быть осторожным. Хотя мне всегда приходилось быть осторожным. Кстати, что ты делаешь сегодня вечером? Меня пригласили на голубую вечеринку. Последний писк! Я возьму тебя. Пусть это будет твоим первым выходом в свет. Там будут одни наши.

Джим удивился. Шоу теперь почти не заботили приличия. В прежние дни он никогда бы не пошел на такую вечеринку, но теперь ему было наплевать, он даже куражился.

Вечеринку устраивал Николас Джордж Ролсон, наследник огромного состояния. У Ролли, как его называли, было две страсти — современное искусство и военные. И то, и другое в избытке было представлено в его апартаментах, выходивших на Сентрал-Парк. На абсолютно белых стенах висели полотна Шагала и Дюфи. На потолке крутились и позвякивали мобили. В одном конце вытянутой гостиной привлекала внимание огромная картина Генри Мура в жанре ню. По этим внушающим трепет хоромам бродила толпа солдат, матросов и морских пехотинцев, испуганная не столько интерьером, сколько Ролли и его друзьями, которых они прекрасно знали.

При появлении Шоу в доме воцарилась тишина. Хотя здесь присутствовали и другие знаменитости: художники, писатели, композиторы, спортсмены и даже один член Конгресса, Шоу затмевал всех. Он был здесь легендой, а потому испытывал бесконечное счастье.

Ролли тепло их встретил. На нем был алый блейзер, волосы зачесаны хохлом, а под бледно-желтой рубашкой у него при ходьбе колыхались груди. Рукопожатие оказалось предсказуемо влажным.

— Как это мило, дорогие мои! Я так боялся, Ронни, что вы не придете. Я бы просто умер от разочарования. Но теперь моя вечеринка состоялась, да еще как! Идемте скорее! Все просто жаждут с вами познакомиться.