Город мелодичных колокольчиков

Прошел час — а может, год? — Ибрагим, истерзанный кошмаром рассказов палача и мукой тревоги за друзей, не двигаясь, сидел на проклятой тахте, мучительно думая: «Почему я здесь?», но не догадывался уйти.

Неожиданно дверь распахнулась, вбежал палач, не то хохоча, не то плача:

— Ла илла иль алла! Пусть небо вознаградит тебя, улан! Не успела женщина приложить амулет к сердцу моей жены, как она, радостно вскрикнув, родила сына, прекрасного, как луна в четырнадцатый день своего рождения. О улан, проси чего хочешь! Возьми со стены, что тебе нравится! Хочешь, дам кисахчэ? Или этот богатый сапог, а хочешь…

Невесть откуда взявшийся, по сапогу полз блестящий зеленый жучок. Палач осторожно снял его двумя пальцами и выбросил за окно.

— Нет, нет, я только хочу, чтобы ты оказал мне помощь, — чуть не задыхаясь, проговорил Ибрагим.

— Тогда я в твою честь назову моего сына твоим именем.

Ибрагим схватился за грудь, словно она была обнажена и подставлена под удар марокканского кинжала. Он даже почувствовал боль — такую нестерпимую, что глаза его полезли из орбит.

— Почему, улан, стонешь? Или я не угодил тебе?

Ибрагим захрипел, но… заставил себя улыбнуться:

— Ага Мамед, я стонал, ибо боюсь, что ты не сдержишь своего слова и изберешь имя более знатного правоверного, а я, эйвах, буду осмеян.

— Клянусь — нет, ибо жена прочла первую молитву за сына, а вторую за тебя. Ты помог ей, и мы будем всегда, называя сына, вспоминать тебя. Без страха открой свое имя.

— Зовут меня Хозрев.

— Во имя аллаха! Это имя верховного везира, мужа сестры султана, сияния небес.

— Вознеси лишнюю молитву. Тебе вдвойне повезло — половина Стамбула позавидует мне, что помог верховному везиру носить его почетное имя, а тебе станет завидовать целый Токат. Даже можешь не упоминать меня. Пусть считают, что сам ты получил в награду за твои дела позволение пророка так назвать сына.

— О улан Хозрев, не проси невозможного, и я помогу тебе.

— Во имя пророка, судьба гурджи-"барсов" уже предрешена?!

— Клянусь, да.

Ибрагим вздрогнул, словно от удара секиры по плахе, и стал просить то одно, то другое.

Палач то хмурился, то ласково глядел на Ибрагима и отрицательно качал головой. Потом он прислушался, и блаженство отразилось на его грубом лице. Он обещал поразмыслить и просил Ибрагима прийти завтра в полдень.

Словно пьяный, пошатываясь, Ибрагим вышел из дома палача. Он глотал свежий воздух так, будто с шеи его соскользнул шнурок из змеиной кожи и он почувствовал себя вырвавшимся из объятий смерти.

Никогда раньше Ибрагим не предполагал, что холодная темнота осенней ночи в Анатолии может показаться прекраснее теплого света голубой весны на Босфоре. Жилище позора осталось позади. Но его незримые мерзкие нити словно тянулись за потрясенным Ибрагимом и связывались в сеть, которая так жестоко опутывает души и сердца.

Палач презирал нарушителей данного ими слова. Сам он поспешил выполнить то, что в приливе восторга обещал Ибрагиму.

Веселый и возбужденный, вбежал он в сырой подвал, словно сбросил с плеч десяток лет и знал, что все казни, проведенные им за этот срок на помосте, вновь повторятся.

При виде палача никто не шелохнулся. Ностевцы сидели неподвижно, будто не только со скованными руками, но и со скованной душой.

Палач в раздумье почесал бритый, отливавший синевой затылок, кривым пальцем пересчитал пленников и лишь покосился на юного Бежана, прильнувшего к отцу.

— Большой князь, — начал, захлебываясь, палач, остановившись перед Саакадзе, — аллах послал в мой дом богатый дар.

Вслушиваясь в подробный рассказ палача, Папуна дивился причудам жизни, любящей и в капле болотной воды отразить солнце и на диком утесе вырастить юное деревце.

— Святой Осман свидетель, — продолжал палач, — много ценного в награду за легкую руку предложил я Хозреву…

— Постой! Какому Хозреву?!

— Видит аллах, не Хозреву-везиру, а тому, кто принес амулет. Много о вас говорил…

— Хозрев? Так зовут? Не ошибся, дух тьмы?! — вопросительно вскинул на палача глаза Ростом.

— Хозрев… — палач подозрительно косился на пленников. — Я думал, он друг вам, вот халву вам прислал и многое для вас просил… Я обещал…

— Халву?! О, конечно друг! Молодой такой, красивый? Не думали, что здесь он. Жаль, не успели купить у него амулеты, может, судьба проявила б к нам большую благосклонность, — на одном дыхании проговорил Дато.

— Я успел, потому жена сына родила…

— Так что ты обещал нашему другу? — сухо спросил Георгий.

— Обещал передать, — палач понизил голос, — что Келиль-паша отправился в Стамбул за ферманом султана для вас.

— Так вот почему доблестный везир заставляет тебя ждать нас!

— Эйвах, я не тороплюсь. Еще передал мой улан Хозрев, что толстый Ваххаб-паша не был у тебя на пиру, ибо везир повелел до утра не открывать ворота. Узнав, что Келиль-паша покинул Токат, добрый Ваххаб умолял везира не допускать меня с секирой на помост, пока не станет известна воля падишаха, хранителя правосудия Абубекра.

— Улан Хозрев опасался быть с тобой откровенным?

— Видит аллах, нет, ибо я своего сына назвал его именем. Это моя награда ему за целебный амулет. А я думал, он большой друг вам… прислал целую окку халвы…

«Барсы» обменялись выразительными взглядами. Они все поняли.

— Значит, верховный везир еще не решается на подлость?

— Большой князь, как перед аллахом, скажу, решается. Хозрев-везир нарочно медлит, чтобы янычары поверили в его справедливость и не сомневались, что он без фермана султана и на ваш мизинец не покусится. А он и на головы покусится, ибо не позднее чем вчера, еще до рождения моего сына, удостоил меня тайным разговором о… способах, как истязать вас… О шайтан!

Хорошо, он везир, а не палач, а то пришлось бы мне уступить ему секиру, ножи, пилы и шнурок из змеиной кожи. Это тоже велел передать мой улан, — палач откинул полу плаща и опустил перед Дато зажаренную баранью ногу. — Не утаю правды, на целого барана дал добрый улан, но сразу нельзя пронести, кругом стража. — Помолчав, палач спросил, что передать улану.

— Передай, благодарим за халву, любим такую, с фисташками. Еще передай: что бы ни случилось, мы не забудем его доброту. — Ростом едва заметно подмигнул Георгию. — И что ему повезло, что такой мастер смерти, как ты, пожелал назвать своего сына Хозревом.

— И еще такое передай, — вдруг заговорил Гиви, звякнув цепью: — не может ли он с тобою прислать нам целебный амулет?

— Полтора часа буду голову ломать, на что тебе амулет? Нас и так хочет вылечить везир-собака!.. — Димитрий вдруг с удивлением взглянул на Гиви. — Ты… ты молодец! Хорошо придумал.

— Еще скажи: муллы продолжают кричать о нашей измене?

— Видит Омар, они продолжают. Эйвах, истина под чадрой! У западных ворот шум был. Один чауш тоже голос повысил. «Если правда, — разрядил он в воздух мушкет, — трехбунчужный паша изменник, почему боитесь допустить к нему янычар? Мы от орт сами хотим с ним говорить, и…» Тут чей-то ятаган оборвал жизнь смельчака. Теперь и у восточных ворот нет шума.