Город Перестановок

А что после разрезания кольца? Половинки были одинаковыми, независимо от того, представлял исходный сахар собой нутрозу или мутозу. Далее путь Ламберта протекал как ни в чём не бывало.

Мария пребывала в восторге и некотором ошеломлении. Многие люди пытались добиться такой спонтанной адаптации уже шестнадцать лет. Она даже не знала, почему в конце концов добилась успеха, – ведь сама пять лет возилась с механизмами коррекции ошибок A. lamberti, пытаясь заставить бактерию мутировать не то чтобы быстрее, но беспорядочнее. Каждый раз получался штамм, который – как и у самого Ламберта, и у других пытавшихся – снова и снова претерпевал один и тот же скудный набор бесполезных, предсказуемых мутаций, будто где-то в недрах самой механики «Автоверсума» было нечто, исключавшее пышное разнообразие, которое без всяких усилий расцветало в биологии реального мира. Кэлвин с соавторами выдвинули предположение, что, поскольку физика «Автоверсума» исключает принципиальную неопределённость квантовой механики реального мира, из-за отсутствия этого жизненно важного потока «истинной непредсказуемости», аналогичного богатства явлений нельзя от неё ожидать ни на каком уровне.

Но это же всегда было нелепостью, а теперь она доказала, что это нелепость.

На мгновение Мария задумалась, не позвонить ли Адену или Франческе? Но Аден не поймёт и ограничится вежливым кивком, а будить мать в такой час не стоит.

Мария поднялась на ноги и немного побродила по тесной спаленке, слишком возбуждённая, чтобы сидеть смирно. Надо послать письмо в «Автоверсум ревью» (у неё была полная подписка, семьдесят три доллара в год), приложив к нему полный геном штамма, с которого она начала работу, чтобы любой мог попробовать повторить эксперимент…

Снова села и принялась сочинять письмо, развернув ворд-процессор в передней части рабочего пространства; потом решила, что ещё рано, – слишком много предстоит сделать, чтобы сформировать основу хотя бы для краткого отчёта.

Она склонировала небольшую колонию нового штамма и посмотрела, как он постепенно растёт на среде с чистой мутозой. Оно и понятно, но проверить стоило.

Затем сделала то же самое уже с чистой нутрозой, и колония, конечно, сразу вымерла. Изначальная форма фермента, разрезающего кольцо, была утрачена, и мутоза с нутрозой поменялись ролями яда и пищи.

Мария это обдумала. A. lamberti адаптировалась, но адаптировалась не так, как она ожидала. Почему бы ей не найти способ потреблять оба сахара, вместо того чтобы обменять один тип эксклюзивного потребления на другой? Такая стратегия была бы намного удачнее. Именно так поступила бы бактерия реального мира.

Некоторое время Мария размышляла над этим вопросом, а потом засмеялась. Шестнадцать лет все охотились за одним-единственным убедительным примером естественного отбора в «Автоверсуме», а она тут переживает, что адаптация оказалась нелучшей из всех возможных. Эволюция – ходьба наугад по минному полю, а не заранее заданная траектория вперёд и вверх, к «совершенству». A. lamberti нашла удачный способ превратить яд в пищу. Если вследствие этого верным оказалось и обратное, значит, не повезло.

Мария провела ещё с дюжину опытов. Она потеряла счёт времени; когда рассвело, программа сделала изображения ярче, чтобы они не растворялись в дневном свете. Только когда сосредоточенность чуть ослабла и Мария огляделась вокруг, то поняла, как засиделась.

Она снова взялась за письмо. Сочинив три варианта первого абзаца, получивших одну и ту же оценку от «Верблюжьего глаза»: «Когда будешь это перечитывать, почувствуешь отвращение. Уж поверь мне», – она наконец призналась себе, что полностью выжата. Она всё выключила и забралась в постель.

Некоторое время Мария лежала в оцепенении, зарывшись лицом в подушку, и ждала, когда поблекнут призрачные образы чашек Петри и молекул ферментов. Пять лет назад она проработала бы всю ночь, и на следующий день ей не грозило бы ничего, кроме приступа зевоты. Сейчас она чувствовала себя так, словно её сшиб поезд, и знала, что останется разбитой несколько дней. «Тридцать один – это старость, старость, старость».

В голове стучало, всё тело ныло. Неважно. Всё время и деньги, которые она вышвыривала на «Автоверсум», окупились. Каждое мгновение, проведённое ею там, теперь оправдано.

«Да ну?» Она перекатилась на спину и открыла глаза. «А что, собственно, изменилось?» Это по-прежнему не более чем хобби, поблажка самой себе, причудливая компьютерная игра. Она станет знаменита среди семидесяти двух маньяков, заклиненных на «Автоверсуме». «Сколько счетов можно будет этим оплатить? Сколько тайфунов предотвратить?»

Мария зарылась лицом в подушку, чувствуя себя ненормальной и безнадёжной дурой – и, несмотря ни на что, счастливая. Руки и ноги обмякли, во рту пересохло, а комната, казалось, раскачивается, погружая её в сон.

5. (Не отступая ни на шаг)

Ноябрь 2050 года

Пир закрепил обе ступни и одну ладонь на стекле и немного передохнул. Запрокинув голову, он ещё раз охватил взглядом серебрящуюся стену небоскрёба, устремлявшуюся от него в бесконечность. Белые, как хлопок, облака проплывали выше любой из частей здания – несмотря на то, что ему не было конца.

Освободив правую ногу, он закрепил её выше по стене, затем обернулся и посмотрел на аккуратную решётку города внизу, окружённую пригородами, упорядоченными, как пахотные поля. Сплюснутая перспективой сельская местность по краям превращалась в буро-зелёный ободок полусферической чаши Земли, а голубой, затянутый дымкой горизонт делил весь вид строго пополам. Элементы ландшафта, такие как облака, были «бесконечно большими» и «бесконечно удалёнными»; город конечного размера, сколь угодно громадный, исчезал бы из виду, как исчезало подножие небоскрёба. Расстояние, однако, не сводилось к игре с перспективой; Пир знал, что может приближаться к земле сколько угодно, но никогда не достигнет её. Часы, дни, столетия.

Он не помнил, как начал спуск, хотя ясно понимал – облачным знанием и облачной памятью – в каком смысле это начало было, а в каком его не было. Его память о небоскрёбе, как и вид небоскрёба, казалось, сходилась на расстоянии в одну точку; всё, что он мог вспомнить, оглядываясь назад от текущего момента, – это процесс спуска, прерываемый минутами отдыха. Хотя мысли его, случалось, блуждали, Пир не терял сознания; прошлое, казалось, простирается назад в вечность, без швов и стыков, и всё же он мог охватить его одним конечным взглядом, благодаря неким законам ментальной перспективы, какому-то исчислению памяти, согласно которому всё более отдалённые моменты прошлого вносили до бесконечности уменьшавшиеся вклады в суммарное состояние его ума. Однако имелись ещё и облачные воспоминания, воспоминания о том, что было до спуска. Он не мог связать их с настоящим, однако они существовали как некий фон, оттенявший всё остальное. Пир точно знал, кем он был и что делал в то время, бывшее прежде времени, в котором он жил сейчас.

Когда Пир остановился, он был вымотан до предела, однако после минутного отдыха ощутил себя полным энергии и энтузиазма, как обычно. Когда-то, в облачном времени, готовя себя к спуску, он устранил необходимость и желание еды, питья, сна, секса, общества или хотя бы разнообразия видов и запрограммировал «внешнее я» – сложную, но не обладающую сознанием контролирующую программу, имевшую доступ к модели его мозга и тела и способную при необходимости осуществить её тонкую настройку – следить за тем, чтобы это условие оставалось неизменным. Пир с удовольствием возобновил спуск, словно счастливый Сизиф. Нисхождение по зеркально-гладкой стене небоскрёба до сих пор было самой чистой радостью, какую он мог себе вообразить: солнечное тепло, отражавшееся на него со стены, порывы прохладного ветра, слабое поскрипывание стали и бетона. Адреналин и умиротворение. Напряжение всех сил, равномерно чередующееся с отдыхом. Непрерывное движение. Прикосновение к бесконечности.

Вдруг здание, земля, небо и его тело исчезли. Остались лишь зрение и слух. Пир обнаружил, что смотрит на свой Бункер: скопление экранов, плавающих в чёрной пустоте. На одном из экранов виднелась Кейт: двумерная, чёрно-белая, кроме губ, всё неподвижно. Она сказала:

– Ты установил порог чертовски высоко. И узнал бы об этом лет через десять, если бы я не позвонила.

Пир закряхтел, на мгновение сбитый с толку отсутствием осязательных ощущений, создаваемых обычными органами речи, и бросил взгляд (для этого понадобилось то же мысленное усилие, что и при обычном переводе глаз) на соседний экран с графиком, демонстрирующим соотношение времени Бункера и реального времени за последний период.