Город пропащих

Он звонит в дежурку Коляну и Сашке, убеждается, что те на месте. Никаких лишних слов: "Привет" и "Все по плану".

Пакетик с "подарками" от Игната скромно стоит на тумбочке. Мысли делают попытку зацепиться за халупку старика, мечутся в его подвал, где готовятся смертельные, как их называет Игнат, "побрякушки". Но Федор усилием воли собирает мысли на цель. Сейчас ничто более не должно отвлекать его.

В половине второго Федор садится в "жигуль". Застоявшаяся машина весело выныривает со двора на Садовое кольцо. Через двадцать минут он будет у "Золотого руна". Автомобиль надо поставить в ближайшем переулке, а к воротам подойти пешком. Так он и поступает и, сняв джинсовую куртку, которая теперь скрывает пакетик с загорелой красавицей, неторопливым шагом приближается к железной ограде вокруг знакомого особняка. Там, во дворе, виден лимузин Шиманко и джип охраны, окна второго этажа в том крыле, где кабинет босса, закрыты и даже занавешены.

Федору не надо звонить, ему тут же открывают, он проходит несколько шагов до дежурки и успевает сунуть куртку с пакетом появившемуся Коляну. В открытую дверь их комнаты видно, что Сашка невозмутимо пьет чай. Как всегда, работает телевизор.

"Ребята держатся хорошо", - отмечает Федор, а Колян быстро шепчет ему:

– Четыре "быка", босс, с ним еще двое.

Кто эти двое, Федор не представляет, но теперь это не имеет никакого значения. Он делает шаг в коридор и сталкивается лицом к лицу с Костиком.

– Поднимайся наверх, - многозначительно говорит Костик, - прямо в кабинет босса. Я сейчас...

Он что-то неразборчиво и тихо выговаривает охране, а Федор идет по лестнице: легкий, почти невесомый.

Знакомый кабинет. Двое плотных парней в черном камуфляже сидят у дверей. Его останавливают и обыскивают молча, равнодушно шарят по всему телу. Профессионалы. Федор усмехается про себя: он чист как ребенок. Интересно, как это они прошляпили с Мотей? Видно, оружие и хрупкий женственный Мотя никак не связывались в их мозгах.

"А в моих?
– тут же ругает он себя.
– Зачем я об этом думаю?"

Дверь в кабинет Шиманко открывается перед ним. Окна действительно плотно закрыты. Горит электрический свет. Федор входит. За его спиной тут же встают двое других громил.

Генрих Карлович восседает за столом, рядом с ним сидит какой-то хмырь в очках.

"Где же еще один?
– думает Федор, приказывая себе: - Спокойнее, спокойнее". Но легкая тревога непроизвольно охватывает его, крохотное такое сомнение: все ли он учел? Почему здесь нет еще одного?

Лицо Шиманко при виде Федора расплывается в улыбке. Хмырь в очках почему-то трусит. Это заметно невооруженным взглядом. Рука его, лежащая на столе, слегка вздрагивает, к тому же глаза скошены в сторону Шиманко. Похоже, он боится даже смотреть на вошедшего.

– Давненько вы к нам не заглядывали, - говорит Генрих Карлович, буквально сверля глазами Федора.
– Прошу садиться. Говорят, у вас есть важная информация?

– Важная она или нет - не знаю.
– Федор пожимает плечами и садится. В кабинете глухо, как в подводной лодке. Ни один звук с улицы не доносится сюда. Теперь Федор понимает, что окна под шторами задраены ставнями.

"Здесь, что ли, решили кончить меня?" - мелькает мысль, но Федор мгновенно целиком сосредоточивается на стоящих у двери охранниках. Запечатлевает их позиции, затылком чувствуя, как они реагируют на каждое его движение. Но он это тоже учел.

– Я хотел сообщить вам, что у Аджиева есть записи ваших переговоров с Левочкиным насчет его дел, а также насчет ваших дальнейших планов.

– Интересно, интересно.

– Шиманко багровеет, но улыбка по-прежнему не сходит с его лица. Он наклоняется вперед к Федору. Тот в это время ерзает в кресле, садится поудобнее, кладет ногу на ногу, поправляет рукой волосы, а сам исподволь проверяет реакцию охраны.

– И кто же это ему помог получить такие сведения?
– зловеще спрашивает Генрих Карлович.

Федору нечего перед ним скрывать, все равно он приговорил этого прощелыгу к смерти. Так пусть просветится перед концом. Он оглядывает кабинет, как будто собирается с мыслями, и опять фиксирует позы охранников.

– Вас, наверное, поразит это известие...
– начинает он, - об этом человеке никто бы такое и подумать не посмел, но - факт. Это - Мотя Шклявый.

В глазах Шиманко загорается ненависть и непонятное Федору торжество, словно он, Федор, уже валяется, растерзанный, у его ног. Генрих Карлович выпрямляется и смотрит на хмыря в очках. Тот под взглядом хозяина еще больше втягивает голову в сутулые плечи.

– Слышишь, Яков, какой важной информацией нас осчастливил господин Стреляный?
– Шиманко хохочет, а Федор недоумевающе пожимает плечами. Когда он шел сюда, он приказывал себе чувствовать себя актером, пусть в неприятном, но захватывающем спектакле. Сейчас Шиманко слишком уж натурально играл свою роль злодея.

"Я ни в чем не ошибся?" - снова мысленно спрашивает себя Федор. А вслух говорит:

– Не понимаю я вашего смеха...
– Он хорохорится, но натянутая струна воли дрожит внутри. Как бы не оборвалась... Тогда - провал, истерика, конец...
– Не понимаю, - повторяет он и закуривает.

– Твоя информация. Стреляный, устарела, - отбрасывает всякие условности Шиманко.
– Слышишь? А я тебе подкину свежачок...

– Мне?
– Федор удивленно смотрит на него. Вот оно. Незапланированное. То, чего не учтешь, не просчитаешь. К чему готовиться, что ждать? Главное же - как поступать теперь? Федор не отводит глаз от пылающего злобой взгляда Генриха Карловича, тот первый отворачивается от него и кричит тихонько куда-то в угол:

– Входи, пора тебе повстречаться со старым дружком...

Напряжение, копившееся внутри у Федора, достигло своего предела. Он смотрит туда, куда обращено лицо Шиманко. Незаметная для глаза, открывается осторожно дверца в стене, и оттуда выходит тощий мужик с белесым, невыразительным лицом, покрытым синюшными пятнами. Шея у него, скрытая водолазкой, как-то необычно повернута набок.

Федор не знает этого человека. Он лихорадочно роется в памяти, но тщетно. Прежде он его никогда не видел. Вошедший замечает недоумение Федора. Его маленькие глазки почти без ресниц, и он часто моргает ими. Их взгляды встречаются, и Федор видит, как в глубине его зрачков начинает разгораться испепеляющий огонь звериной ненависти.

– Не узнаешь, Стреляный?
– сипит вошедший. И Федор мгновенно успокаивается: он узнал бы этот голос из тысячи. Даже сейчас, когда горло этого человека повреждено ранением и сипение искажает звуки его речи, эти скопческие высокие нотки незабываемы. Федор не дает воли своему воображению перенести его в охотничий домик. Этой нагрузки ему сейчас не выдержать. И он говорит просто и буднично:

– Здорово, Степан! Оклемался?

Тот взвизгивает, как ужаленное животное, дергается всем телом в направлении Федора, но его останавливает властный окрик Шиманко: