Город пустых. Побег из Дома странных детей

— Пожалуйста, не перечь им, делай все, что они скажут.

Эмма не ответила, но я знал, что она меня услышала. На ее лице застыло смешанное выражение ярости, страха и шока. Мне почудилось также, что она жалеет обо всем отнятом у меня только что.

На лестнице, пенясь, бушевала река — бешеный водоворот сливающихся в один поток каскадов. Путь вниз был отрезан, оставалось идти наверх. Нас пинками погнали по лестнице и вытолкали на крышу, под лучи яркого дневного света. Все мои друзья были мокрыми, замерзшими и насмерть перепуганными. Все хранили угрюмое молчание. Все, кроме Эммы.

— Куда вы нас ведете? — громко поинтересовалась она, одновременно пытаясь освободить скованные за спиной руки.

Каул подошел и ухмыльнулся ей прямо в лицо.

— В совершенно особое место, — ответил он. — Туда, где пригодятся ваши странные души, все до последней капли.

Эмма вздрогнула, а он захохотал и отвернулся, продолжая потягиваться и зевать. Из его лопаток торчали странные узловатые выросты, похожие на обрубки крыльев, — единственный внешний признак того, что этот извращенец состоял в родстве с имбриной.

С крыши соседнего здания раздались голоса. Там тоже были солдаты. Они прокладывали между крышами раскладной мост.

— Что делать с мертвой девочкой? — спросил один из солдат.

— Ах, какая потеря! — прищелкнул языком Каул. — Я с удовольствием пообедал бы ее душой. Душа как таковая совершенно безвкусна, — продолжал он, обернувшись к нам. — Ее естественная структура похожа на желатин или какую-то пасту. Но если ее хорошенько взбить с толикой провансаля и подать к белому мясу, она весьма съедобна.

Он громко расхохотался и еще долго не мог успокоиться.

Когда твари начали по очереди проводить нас по раскладному мосту, я ощутил уже знакомый спазм внутренностей, очень слабый, но набирающий силу. Это размороженная пуст о та постепенно возвращалась к жизни.

* * *

Десять солдат вывели нас из петли под прицелами автоматов. Мы прошли мимо ярких палаток, балаганов и посетителей ярмарки, наблюдавших за происходящим с открытыми ртами; миновали паутину грязных переулков с их лотками, торговцами и оборванными детишками; склад с горами ношеной одежды — и спустились в подземку. Солдаты подгоняли нас прикладами и окриками, требуя идти быстрее и молчать, хотя и без этого на протяжении последних нескольких минут никто не проронил ни слова. Также от нас требовали не поднимать головы и, во избежание новых ударов, следовать строго друг за другом.

Каула с нами уже не было. Он остался в оттаявшем здании с большой группой солдат, которой, по его словам, предстояло «осушить территорию», что, судя по всему, означало прочесывание петли на предмет отбившихся от общей компании странных людей. Когда мы видели его в последний раз, он натягивал вполне современные ботинки и армейский китель. Он сообщил нам, что его уже тошнит от нашего вида, и пообещал встретиться с нами «по ту сторону», что бы это ни означало.

Мы прошли через временной порог и совершили скачок вперед, снова оказавшись в системе подземных тоннелей, которая, однако, сильно отличалась от той, которую мы недавно покинули. Теперь и пути, и шпалы были металлическими, а вместо красноватого зарева от ламп накаливания все вокруг заливало болезненно-зеленоватое свечение флюоресцентных трубок. Чем это объяснялось, я понял, когда мы вышли на платформу: теперь мы были не в девятнадцатом и даже не в двадцатом веке. Толпа укрывающихся от бомбежки беженцев исчезла, и станция была почти пуста. Винтовую лестницу, по которой мы сюда спустились, сменил эскалатор. На экране жидкокристаллического дисплея над платформой мерцала надпись: ПРИБЫТИЕ СЛЕДУЮЩЕГО ПОЕЗДА ЧЕРЕЗ 2 МИНУТЫ. На стене висела афиша с названием фильма, который я видел в начале лета, незадолго до смерти дедушки.

1940 год остался позади. Я снова оказался в настоящем.

Некоторые из моих друзей отметили это с удивлением и даже страхом, как будто опасаясь того, что их в считанные минуты настигнет ускоренное старение. Но я подумал, что для большинства из них потрясение от внезапного пленения затмило шок от неожиданного визита в настоящее. Их больше волновала перспектива утратить душу, чем приобрести седые волосы и старческие пятна.

В ожидании поезда солдаты согнали нас в центр платформы. Послышался стук твердых подошв по плитам пола. Я рискнул покоситься через плечо и увидел, что к нам идет полицейский. За его спиной с эскалатора сходило еще трое стражей порядка.

— Эй! — закричал Енох. — Полиция, на помощь!

Солдат ударил его прикладом в живот, и Енох сложился пополам.

— Здесь все в порядке? — спросил ближайший к нам полицейский.

— Они взяли нас в плен, — заявила Бронвин. — На самом деле это не солдаты, это…

Тут она тоже получила удар прикладом в живот, хотя, похоже, ей это не причинило ни боли, ни вреда. Что заставило ее замолчать, так это сам полицейский, который снял зеркальные очки, демонстрируя совершенно белые глаза. Бронвин в ужасе отпрянула.

— Небольшой совет, — произнес полицейский. — Помощи вам ожидать неоткуда. Мы повсюду. Смиритесь ради своей же пользы.

Станцию начали заполнять нормальные люди. Солдаты окружили нас со всех сторон, тщательно скрывая оружие.

К платформе с шипением подполз переполненный людьми поезд. Электрические двери с громким хлопком разъехались в стороны, и толпа вывалилась наружу. Солдаты начали теснить нас в сторону ближайшего вагона. Полицейские вошли в него, чтобы разогнать тех немногих пассажиров, которые в нем оставались.

— Найдите себе другой вагон! — рявкнул один из них. — Вон отсюда!

Что-то недовольно бормоча себе под нос, пассажиры повиновались. Но позади нас тоже стояли люди, и они намеревались войти в этот же вагон. Некоторым из окружавших нас солдат пришлось отвлечься на них. И тут возникла небольшая толчея — двери пытались закрыться, но полицейские продолжали их удерживать, пока не включилась сирена. Солдаты заспешили и толкнули нас вперед так сильно, что Енох споткнулся и упал. Другие дети начали спотыкаться о него и тоже падать, напоминая рассыпающийся карточный домик. Русский странный, запястья которого были такими тонкими, что он легко сбросил наручники, воспользовался возникшим замешательством и бросился бежать.

Прогремел выстрел, затем второй, и складывающийся человек упал, распластавшись на полу. Толпа колыхнулась, и охваченные паникой люди начали с громкими криками разбегаться в разные стороны, спасаясь от выстрелов. То, что секунду назад было небольшой заминкой у дверей вагона, превратилось в полный хаос.

Солдаты начали бить нас ногами и заталкивать в вагон. Рядом со мной сопротивлялась Эмма, тем самым вынуждая толкавшего ее солдата подойти ближе. Внезапно ее руки полыхнули огнем, и, потянувшись назад, она схватила солдата за ногу. Тот с громким воплем упал на пол. В его камуфляже чернела дыра в форме человеческой кисти. Тогда солдат, заталкивавший в двери меня,замахнулся прикладом автомата и уже собирался опустить его на шею Эммы, как вдруг инстинкт заставил меня толкнуть его плечом в спину.

Он споткнулся.

Эмма расплавила свои металлические наручники, и они свалились с ее кистей бесформенным комком раскаленно-алого металла. «Мой» солдат взвыл от боли и, развернувшись, прицелился в меня из пистолета. К счастью, выстрелить он не успел, потому что сзади на него прыгнула Эмма, прижав ладони к его лицу. Ее пальцы были такими горячими, что расплавили его щеки, как масло. Он уронил пистолет и с воплем рухнул на платформу.

Все это произошло очень быстро, буквально в считанные секунды.