Город (сборник)

– Напугался ты зря, потому что там все – выдумка.

– В кино вуду занимались не на каком-то острове, а прямо в большом городе.

– Не думай об этом, Иона. Этот медальон таксист дал тебе с самыми добрыми намерениями, поэтому нет в нем ничего темного или опасного. Что бы ни означало это перышко, ты должен понимать, что для кого-то оно настолько важное, что его решили сохранить. И ты должен беречь этот медальон.

– Обязательно, дедушка.

– Я знаю, что сбережешь. – И он вернул мне медальон.

Затем поднялся, напугав ворон, разлетевшихся в разные стороны, и мы направились к дому, где нас ждал ланч.

– Этот разговор насчет твоего отца, он должен остаться между нами, – предупредил дедушка.

– Конечно. Не надо нам волновать маму.

– Ты хороший мальчик.

– Ну, не знаю.

– Я знаю. И если ты будешь держаться скромно и помнить, что талант – это не заработанный тобой дар свыше, тогда ты точно станешь великим пианистом. Если, конечно, ты хочешь им стать.

– Это все, чего я хочу.

Под кленами черно-белые движущиеся рисунки на асфальте больше не напоминали мне рыб в пруду, как на пути туда. Теперь я видел в них фортепьянные клавиши, только не выстроившиеся в привычном порядке, а пересекающиеся под немыслимыми углами и мерцающие той музыкой, которая заставляет воздух искриться. Малколм называет ее музыкой, отгоняющей дьявола.

12

В двадцать два года Малколм от горя сбился с пути истинного. Начал тайком принимать наркотики. Ушел в себя и исчез, никому не сказав, где его искать. Только потом я узнал, что он покинул город, и для молодого человека, привыкшего к улицам, это было ошибкой. Денег ему хватало на год такой жизни, и он арендовал коттедж на озере в северной части штата.

Он курил травку, нюхал – редко – кокаин и, сидя на крыльце, часами смотрел на озеро. Еще он пил – виски и пиво, – а питался, главным образом, полуфабрикатами, которые требовалось только разогреть. Он читал книги о революционной политике и самоубийстве. Читал романы, но только полные насилия, мести и отчаяния. Иногда вырывался из состояния ступора, чтобы горько клясть день своего рождения и жизнь, до которой докатился.

Однажды, проснувшись во втором часу ночи, он сразу понял, что разговаривал во сне, злобно и с проклятиями. А в следующее мгновение до него дошло, что он не один. Дурной, пусть и слабый, запах наполнял его отвращением, и он слышал, как скрипят половицы: кто-то или что-то без устали ходило по ним.

Заснул он пьяным и оставил зажженной лампу на прикроватном столике. Когда перекатился на спину, а потом сел, увидел какую-то тень в дальней части комнаты, существо, которое до сих пор не хочет описывать, ограничиваясь только желтыми глазами. Не творение природы и точно не галлюцинацию.

Хотя Малколм суеверный, и невротик, милый, но невротик, и эксцентричный, о том происшествии он рассказывал с такой серьезностью, в такой тревоге, что я никогда не сомневался, что это чистая правда. И, конечно, окажись я на его месте, никогда бы не смог проявить такого хладнокровия.

В любом случае он понимал, что гость этот – демон и он сам привлек его собственными злостью и отчаянием. Он осознал, что над ним нависла серьезная опасность, настолько серьезная, что смерть тянула лишь на малую ее часть. Он отбросил одеяло, поднялся с кровати в одних трусах и, даже не отдавая себе отчета в том, что делает, шагнул к ближайшему креслу и взял саксофон, оставленный там прошлым вечером. Он говорит, что его сестра обратилась к нему, пусть в этом коттедже ее и не было. Ее голос раздался у него в голове. Он не смог вспомнить слов. Помнит только, что она призвала его играть мелодии, поднимающие настроение, и играть со всей страстью, которую он еще сохранил в себе, чтобы музыка заставила воздух искриться.

И Малколм играл два часа, в течение которых незваный гость кружил вокруг него, сначала ду-воп, а потом множество мелодий, написанных задолго до появления рок-н-ролла. Таких, как «Это должна быть ты» и «Свинг на аллее» Айшема Джонса, «Сердце и душа» Лоссера и Кармайкла, «Наперегонки с луной» Уотсона и Монро, «Все тебе» Маркса и Саймонса, «В настроении» Гленна Миллера. Он только искоса посматривал на желтоглазое чудовище, опасаясь, что прямой взгляд оно сочтет за приглашение перейти к более решительным действиям, но через час музыки оно начало медленно таять. К концу второго часа исчезло, но Малколм продолжал играть, страстно и вдохновенно, хотя потрескались губы, челюсти начало сводить, а пот заливал глаза, из которых катились слезы.

Отгоняющая дьявола музыка. Если бы она действовала на моего отца – и тех, с кем он в итоге связался, – так же хорошо, как на желтоглазую тварь в коттедже у озера!

13

Мы услышали сирену, но в городе сирены звучали постоянно, копы всегда куда-то спешили, лавируя на своих патрульных автомобилях в транспортном потоке, и сирен с каждым годом только прибавлялось – так говорила моя мама, – словно что-то со страной шло не так, хотя со многим все было как раз хорошо. Самое худшее, что ты можешь сделать, услышав сирену, так это остановиться и посмотреть, в чем причина, потому что в следующее мгновение может оказаться, что причина эта краем зацепит и тебя.

Случилось все вечером понедельника, через восемь дней после нашего с дедушкой разговора. В понедельники мама в клубе не работала, поэтому мы играли в шашки за кухонным столом, когда сирена взвыла особенно громко и смолкла где-то в нашем квартале. Мы продолжали играть, говорили о том и о сем, и я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем в дверь постучали, возможно, минут двадцать. Про сирену мы и думать забыли. У нас был и звонок, но в дверь постучали, да так тихо, что стук этот мы едва расслышали. Мама подошла к двери, посмотрела в глазок и сказала: «Это Доната».

Миссис Лоренцо застыла на пороге, красивая, словно Анна-Мария Альбергетти, побелевшая, как чудо-хлеб [23] , с растрепанными волосами. Лицо блестело от пота, хотя вечер был не такой уж теплый для второй половины июня. Руки, сжатые в кулаки, она скрестила на груди, стояла, застыв, как памятник, словно, успев постучать в дверь, окаменела. Не вызывало сомнений, что она только что пережила сильнейшее потрясение.

– Я не знаю, куда мне идти, – в голосе слышалось крайнее недоумение.

23

Чудо-хлеб / Wonder Bread – марка белого хлеба, появившаяся на прилавках в 1921 г. Впервые хлеб предварительно нарезался на ломти и продавался в упаковке.

– Что такое, Доната? Что случилось? – спросила мама.

– Я не знаю, куда мне идти. Мне некуда идти.

Мама взяла ее за руку.

– Дорогая, ты вся заледенела.

Лицо женщины блестело от пота, но ледяного.

Мама затащила ее в квартиру, и когда миссис Лоренцо заговорила, в голосе еще не слышалось горя, только крайнее удивление:

– Тони мертв. Он поднялся из-за стола после обеда, замер, лицо ужасно исказилось, и он мертвым упал на кухне. – Когда мама обняла миссис Лоренцо, женщина навалилась на нее, но голос не изменился. – Теперь они забирают его, они говорят, забирают, чтобы сделать вскрытие, я не знаю куда. Ему только тридцать шесть, поэтому они должны… они должны… они должны разрезать его и узнать, это инфаркт или что-то еще. Мне некуда идти, он – все, что у меня было, и я не знаю, куда мне теперь идти.