Город счастливых роботов (авторский сборник)
Шрифт:
– Не мешай, я перечисляю травмы. Мы знаем, что украинцы не любят нас и пшеки не любят нас. Прибалты не любят нас. Вообще никто не любит нас – прямо как чурок и пиндосов. Сами мы подозреваем в чем-то плохом евреев, даже когда их нет поблизости. А любого русского, кто купил китайский автомобиль, считаем предателем Родины…
– Вот это правильно! – вмешался Кен. – Предатель и есть. Русский, который заплатил за китайскую тачку, дал на лапу своему геополитическому врагу.
– Ладно, согласен, китайцев вычеркиваем. Мы и без китайцев одна сплошная травма. Ты предлагаешь нас жалеть за это? Или ты вспомнишь, что было в тот вечер, когда город бунтовал – и…
Я осекся.
– Дай мне слово, Кеннет.
Наверное, я был очень резок,
– Руку дай.
Он протянул руку, медленно и несмело.
Это должно было забавно выглядеть со стороны. На берегу реки сидят двое: один вполне заурядной внешности, в заляпанном краской синем комбезе, а другой – плечистый красавец в дорогом костюме (галстук свисает из кармана, и это лишь придает красавцу шарма и элегантности, оттенок высокого стиля)… Кстати, почему комбинезон – кое-кто нынче рисовал, меня вытащили пиво пить из-за мольберта, и не пойми я, что на сегодня хватит, фиг бы поддался даже Кену. Да, я рисовал, пытался схватить то самое движение, походку той девушки. Я пребываю в несколько смятенных чувствах и одновременно весьма уверен в себе, куда больше обычного.
И, значит, красавец несмело протягивает руку. Смешно.
– Поклянись, даже не мне, а себе поклянись, что в Америке пойдешь к врачу и все ему расскажешь про свои травмы головы – и о последствиях. И пускай медицина хоть год с тобой ковыряется, но вопрос надо прояснить. Это можно делать без отрыва от работы, потихоньку. У тебя отличная страховка, она все покроет.
Услыхав, что жениться ни на ком не надо, Кен сразу просветлел лицом и крепко пожал мне руку.
– Ты прав, старик. Это в моих же интересах, я не хочу отбросить копыта раньше времени. Ну что, еще парочку?..
Пиво уже надоело, а крепкого не хотелось, и пора было расходиться, когда он сказал:
– И все-таки странно. Почему так? Крутился, вертелся – никакого толку. Забил болт на карьеру – и она сама падает в руки. А может… ну ее в пень?
– А как же философия эффективности? Кто ее будет двигать в массы, если не ты?
– А если я пиндосом стану? В интересах эффективности?
– Расслабься, Кен, – попросил я. – Не был ты пиндосом. И не будешь никогда.
– Я пробовал, – вырвалось у него.
Он глядел под ноги и молчал. Я ждал.
– Не сумел, – сказал он просто.
– Вот и слава богу…
– Но осадок неприятный остался.
– Машка сказала, ты натворил глупостей…
Сейчас понимаю, что он весь сжался при этих моих словах. Тогда я не заметил. А теперь, вспоминая тот давний разговор, – вижу, как Кен становится маленьким и несчастным. Я просто еще не умел видеть Кена таким.
– Так вот, заруби себе на носу, мы все не ангелы. Помнишь, когда внедряли Кодекс, какой цирк случился на заводе? Малахов с табуреткой и все такое, и у пиндосов головы полетели… Сюда гляди: твой покорный слуга умудрился принять в этой диверсии самое активное участие. А начал ее наш Михалыч прямо с учебного конвейера. И Джейн была в курсе, просто не хотела светиться. И ты ничего не знал об этом, верно?
Кен только молча кивнул, разглядывая меня как-то по-новому.
– Мы сделали что могли, и нам нечего стыдиться, но… Все равно потом было как-то нехорошо.
– А я думал, это кадровик замутил, – сказал Кен. – Он ведь такой… Непростой дядька. И нашим, и вашим, и своей бывшей конторе заодно, и еще черт-те кому.
– Сейчас мне кажется – он это начал, а мы и рады были стараться. Нас, как говорится, сыграли втемную.
– А почему ты не рассказывал?
– Потому что осадок неприятный остался. Нас с детства учили
действовать прямо и не врать. А это было само по себе вранье. И взрослые дяди только тем и занимаются, что делают гадости друг другу исподтишка. Гадость у нас тогда получилась отменная, но вспоминать ее мне не хочется. Зато я другое помню: «Сюда идите, правые-неправые, остаться должен только один!»Он улыбнулся.
Нас не предупредили, что взрослая жизнь – это сплошное притворство. У взрослых так, чтобы честно и в лоб, не бывает. А если вдруг случается, потом всем очень страшно и очень стыдно. Как сейчас целому городу стыдно. И мой желтый цитрус придется снова красить, чтобы людям не напоминал, проезжая мимо, какие они, мягко говоря, странные ребята, когда выпускают своих демонов наружу.
Или продать его? Все-таки дико ездить на машине, у которой опасно крутить руль до упора. Зазеваешься, крутанешь, ничего не случится, ты расслабишься, а потом однажды – хрясь! И в столб. Спасибо, мне и без столба хватило. Конструктивный дефект, представьте себе, загадочный глюк в мозгах усилителя: приходит с возрастом и не лечится перепрошивкой. И ни от какой «сопли» китайской не зависит. «Соплю» косые и правда воткнули, только когда она отваливается, просто руль тяжелеет, это не смертельно. Вот почему штаб-квартира полезла на стенку, заметалась в ужасе, а потом бросилась умножать сущности без необходимости: это был наш собственный просчет. Чего-то перемудрили добрые волшебники из инженерного центра компании. А нам загибали про китайцев, да как умело и убедительно загибали, постаралась чертова пиар-служба.
Интересно, нам вообще когда-нибудь не врали?
Где-нибудь на этой планете не врут? Кому-нибудь?
– Я постараюсь, чтобы этого было поменьше, – сказал Кен. – Я их научу не врать. Обещаю.
Мы очень буднично простились – ему надо было зайти туда и сюда, а завтра он планировал «отвальную», куда всех позовет, конечно. А потом то ли перенесли рейс, то ли авиаторы собрались бастовать, и надо было успеть прежде, чем они остановят самолеты в воздухе…
Больше я его не видел.
Последнее фото, на котором мы все вместе, сделано за полгода до «событий», как это теперь зовут в городе. Щелкнула издали Рита, на парковке у завода.
Мы с Михалычем стоим возле его красного цитруса, плечом к плечу, сутулясь, как провинившиеся школьники. На самом деле мы измотаны после смены. Перед нами Джейн – с таким выражением лица, будто вещает двум остолопам нечто судьбоносное. А Кен идет от нас на камеру, улыбаясь самой теплой из своих улыбок. Ветер треплет его волосы, пиджак распахнут, галстук сбился на сторону, одной рукой Кен тянется к нему – сейчас галстук переедет в карман.
Михалыч, хоть и усталый, в самом расцвете: он не знает, что его снимают, не напрягается лицом и поэтому великолепен. Джейн, прямая, тонкая и сильная, как натянутая струна, ведет излюбленные речи – объясняет нам, что мы балбесы. Ей сейчас нет дела до мирового автопрома, она на минуту стала собой и в эту минуту прекрасна. Кен – просто на пике формы, так хорош он еще не был и потом не будет.
Со мной неудачно: очарование юности уже ушло, а мужественное благородство не пришло. У меня физиономия провинциального клерка, и если убрать с картинки лишних красавцев, можно иллюстрировать песенку: «он был титулярный советник, она генеральская дочь, он робко в любви объяснялся, она прогнала его прочь». Вообще, фото дрянное: я в ту пору выглядел намного лучше, честное слово. Меня надо уметь фотографировать. Нужно правильно выставить свет, найти верный ракурс – и в простецкой морде проглянет та еще глубина. Эту глубину знали и ценили трое моих друзей, иначе бы отнимали сладкое каждый божий день и лупили портфелями. Вдобавок я скучен и непривлекателен в статике. Зато у меня богатая мимика, я интересно гляжу и зажигательно подмигиваю. Вам это кто угодно из нашей смены скажет. У Дартов Веддеров я вовсе считался за симпатягу.